Опубликовано в журнале Новый берег, номер 13, 2006
Хряк
В соседней хате, где партсъездами
Гараж завален и чердак,
Часа четыре хряка резали,
А он не резался никак.
Прабабка закрывает уши мне
И утыкает в свой живот,
А это будущее кушанье
Как резаное глотку рвет.
Со всей округи животастые
С мясистой холкою хохлы
Наперебой под вечер хвастали,
Какого борова “вбылы”.
Меня рвало неделю-около.
Ну, сколько было мне тогда? –
Лет семь… Я в первом долго окала,
Но это – тоже не беда.
Мария Фёдоровна
В российской столице принцесс не родится,
Давай-подавай привозных.
У датской принцессы задатки царицы,
И есть подходящий жених.
Запомнишь детали, забудешь, как звали,
Займешься штамповкой царей.
Гуляет по тесной Аничковой зале
Чахоточный невский борей.
Коляски, оборки, бутылочки на ночь,
Во снах шевелящийся грунт,
Новинка в картинной, и Федор Михалыч,
Читающий что-то про бунт.
Русалка, Офелия, Дагмар, Мария,
Ну, как тебе брак по любви,
Когда истощенная периферия
Плоды пожирает твои?
На деснах припухлости, складочки, Боже!
На маковке первый пушок,
Как снег на церквушке, которую тоже
Срубили под корешок.
Кого ты зовешь? У тебя паранойя!
Сюда еще Бог не дошел..
Кресты не при деле, в России иное
Распятье – неструганый кол,
Непуганый люмпен. Забудь и не помни:
России Господь не рожал,
В душе у датчанки, как в каменоломне
Все десять годков не дрожал
Романовский вопль.
Вырви эти страницы,
Где счастье и брак по любви…
У датской принцессы повадки царицы
И крепкий рассудок, увы.
1.
То болезни, то скорые проводы и поспешные сборы назад. Неужели и мы были молоды? Были, точно. Вчера, аккурат. Всё летело – успей зафиксировать, записать. Не даётся мгнове…
Рефлексировать и анонсировать смерть, старенье, дыру в голове будешь вечно теперь, как зацикленный, потому что цикличность сия отдаляет от семечки тыквенной. Вот невзятая планка твоя, вот твой возраст застыл, огорошенный. Я не знаю тебя, говорю! новый облик ненужный, непрошеный, но вменённый по календарю. Это просто болезнь скоротечная, колдовство, ворожба, приворот, сбила с ритма цезура сердечная. Говорю тебе точно: я вечная! и худая, осьмнадцатый год.
22.04.06
2.
Это яблоко, нет, это облако…
Сергей Гандлевский
Сергей Гандлевский
Завиточками кафель до кухоньки, платяной в коридорчике шкаф…
Что за монстр вылетает из куколки, дребезжащую дверь отыскав, и куда улетает? надолго ли? “Навсегда, — говорит, — навсегда”. Сколько опыта мы понадергали, бесполезного, как лебеда, резеда, чехарда, околесица… Все разосланы по хуторам. Лишь в подъезде под лампочкой бесится кто-то с крыльями, кто это там? Бобылиха, блудница ли, беженка? Подлетает, соломой горит. Это бабочка? нет, это боженька. Он последний с тобой говорит.
Ты – дитя, в чистом поле в засушливый полдень в небо глядишь без конца. И душа от душицы удушливой удаляется вверх, как пыльца.
23.04.06
Пасха Гспд.
3.
То ли, солнцем пригрето, строение начинает усадку давать, то ли бабочки сердцебиение, мотылька ли молитовка, спать невозможно! Потрескалось зеркало, и картина сейчас упадет. Сохраненье материй, скумекала?! Гости съехали, голос живет, по углам, по расщелинам шарится. Не якшается небо с тобой. Говорили же, лучше не париться, не парить в вышине голубой. Всё равно не найдешь ни зацепочки, ни гвоздя не найдешь, ни крюка.
Спит ребенок, вставая на цыпочки, затекает в полете рука.
01.05.06
4.
Час на рукопись, три на чистопись,
Хочешь в вечность — живешь однова.
Ты в окно пароходика выставись,
В воду брось золотые слова.
Канут, в омуте сгинут, течением
Отнесет пароходику вслед…
Почему неразлучна с мучением
Превосходная участь – поэт?
Не проникнутся массы народные,
Чудаками окрестят в миру.
Только гуси оценят доходные,
Да собратья поймут по перу.
Весь умрешь! Ни огрызочка с жопкою
Не прибьётся к прибрежной траве.
…Слово за слово…стопка за стопкою…
“помню чудное м-г-но-ве…”
* * *
Ничего не бывает случайно.
Время вечно, да вечность кратка.
Ты — не тайна, но так изначально
Отдален.
Непохожи века,
По которым нас предки сгребали,
Собирали, в сусеках мели.
Говорю тебе, вечность едва ли
Протяженнее круглой Земли.
Что за музыка там хоровая,
Разрывая пространство, звучит?
Где-то рядом любовь шаровая.
Воздух липовым цветом горчит,
Дождь шкворчит, и строчит пулеметчик,
Сочиняя строку за строкой.
Путевой всемогущий обходчик
Проверяет пути за рекой,
Дарит вечности краткий отрезок,
Перегон, переезд, перелет.
Но взрывает огонь перелесок,
И пространство над ним вопиет.
Тот ли ты, кто в воде не утонет,
Но в огне этом щедро сгорит?
Что-то в тему путеец долдонит,
Но не ведом его алфавит.
Музыка
Живущие в том замке над рекой, которая везде зовется Влтавой,
Какая льется музыка! Такой природа не напишет, боже правый!
Она у органиста под рукой, и давит на нее башмак дырявый.
Который это век? На потолке, обтянутом лишь кожей золоченой,
Играет свет. А воздух вдалеке безудержный, непрошеный, влюбленный —
Как в костерке вечернем – в костелке с той стороны реки, где кот ученый,
Где обреченный смерти добрый люд. Там быт размерен, там, глухи и слепы,
Свои корзины старики плетут, снопы катают бабы, чешут репы
Паны, а если ты вознесся тут, никто здесь не обшаривает склепы.
В дубовых инкрустациях стола есть все мы при господнем разговенье,
В мозаике витражного стекла, в органном содроганье, в смертном жженье.
О, музыка! Но как же я мала с тобой, не утихающей, в сравненье.
Тётя Тамара
Тринадцатого, хорошо, что в четверг, а не в пятницу,
Привиделась тетя Тамара, покойница, в платьице
Цветастом, как раньше носили, из тонкого штапеля,
Такие за вечер сходили с трофейного стапеля.
Улыбку ее и пучок, как сквозные, прозрачные,
Я видела разом. Подумала, знаки-то мрачные,
Когда притесняет давленье, и болью расколота
Не лобная кость, родничок, как в копилке для золота
Оставленный щелью. А тетя Тамара с наседками
другими на небе заведует кухней и детками,
Печет пирожки, держит гриб, словно ската домашнего,
Точнее, небесного, тоже из детства вчерашнего.
Поди-ка ты, двадцать годков не видались без малого.
Я помню поминки веселые эти в Измайлово.
Кричал попугай, пели песни и кушали блинчики.
Мой первый покойник, покойница, в штапеле, в ситчике,
Хорошая тетя Тамара, без зова и отзыва,
Приходит, как многие те, чье жилье теперь розово
И дымчато, и с голубыми такими разводами.
Ее мы не сватали, свадьба прошла перед родами,
Едва не задев их. Да кто, она, где усыпальница?
Седьмая вода, тетя Тома, царица, молчальница,
Дородная, статная, помню, с мужицкой усмешкою,
Маняшей меня называла, как внучку тетешкая,
Она и теперь вот предстала, да как-то по-тихому,
Как будто устала и вышла на лавочку из дому.
Чего им от нас? Появляются без основания,
Без всяких причин, и в молитвах на них упования
Мы не возлагали, они ведь почти что забытые.
Но как мы их любим! Как будто в единое слитые,
Но эти — незримы, а мы всё еще грудничковые,
Пульсирует кожица там, где дела родничковые.
Болит, подтверждает дальнейшее существование
Всех нас, приходящих с обеих сторон на свидание.