Рассказ
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 13, 2006
Сухая трава октября мертво проминалась под сапогами, сшитыми из того особого материала, который в бедной чиновничьей среде называют «вечным».
Трава имела корешковую зеленость и пахла всегдашними временами. Движение травы к мертвости в сопровождении слабого приятного запаха как-то особенно, почти директивно ощущалось Ревизором — всё должно иметь предписание и циркулярный оборот.
Он внимательно посмотрел на свои освещенные, в оранжевой краске заката, ноги, мелко семенящие в незапротоколированном хаосе степи, по которой утром каждый день мчатся в разных направлениях дикие вооруженные отряды.
Во рту горечь угасающего мятежного дня, отрыжка кислого хлеба и прочей скудной еды, которой его угощали в Ничтожске. Ревизор то и дело сплевывает, однако в этом жесте нет энергичности и властности. Полет и гущину плевка не освещает мысль, зато он сам в какой-то миг вбирает в себя блеск заката, и, сливаясь с угасающей природой, утаскивает воображение в серые степные мягкости. Вздохнул: ушла устремленность и надежда молодости, когда он впервые вошел с тонкой папочкой в присутственное помещение.
Закат стоял над сухими травами как вечный. Ревизор обернулся – сверкали в темноте скупые огоньки Ничтожска, восток дохнул в лицо влажным холодом. В темноте неразличимый город продолжал свою тихую высокомерную жизнь.
Из-под ног Ревизора прыгали сонные насекомые — их век тоже подходил к концу.
Закат выдавил силуэты четырех всадников, двигающихся прямо на Ревизора. Но разве испугаешь казенного, заранее бледного человека? Замедлил шаг, наблюдая, как вздымаются из-под увеличивающихся копыт фонтанчики травы и почвы – розовые, неспешные, падающие не на землю, а словно бы растворяющиеся в воздухе. На фоне холмов с выжженными травами догорал невзрачный заводик. Далекие языки пламени медленно плясали в зрачках чиновника, как в зеркалах – вот она, гражданская война! Трудно в такой период учитывать факты и явления.
Встречные лошади двигались медленно, неся на себе груз вчерашних битв, устало взмахивали хвостами.
Подъехав к Ревизору, всадники придержали коней, с ленивым любопытством взглянули на белое лицо пешехода. В меркнущем небе с обнадеживающими криками носились птицы.
— Ты хто? — спросил 1-й всадник хриплым крестьянским голосом. Одежда на нем была военная, с ремешками и железками, кафтан местами порван. Смуглое лицо выражало ум, затаенную веселость. На голове — матросская бескозырка с лентами, шевелящимися в вечернем воздухе, золотые буквы на околыше: «Умопомрачительный».
— Я — Ревизор! — без всякого выражения гордости ответил путник, поправляя под мышкой картонную папку с важными документами, в соответствии с которыми стихийный и злобный мир рано или поздно будет укрощен и приведен к надлежащему дисциплинарному порядку. В такт движению чиновника колыхалась длинная, до пят, шинель.
Смеркалось. Кони устало перебирали ногами. Всадники, один за другим, начали спешиваться. Бронзово мерцали островки ковыля, который даже в темноте не переставал волноваться, красные отблески солнца играли в мертвеющих колосках, выронивших на землю последние пуховые семена. Закат превращался в тонкую фиолетовую линию свинцового оттенка. По низу земли шла терпкая прохлада. Дух осени подступал крепко и неотвратимо, охлаждая сердца встречных людей, как будто во всем мире перевелись враги. Всадники, очутившись на земле, переминались с ноги на ногу. Некоторое время они стояли, не глядя друг на друга. Наступило странное молчание в безымянной степи, цвиркающей полумертвыми голосами насекомых. Небольшая группа людей прислушивалась к миру, меняющемуся помимо их воли.
— Что же ты ревизуешь? — спросил 2-й всадник — грузный, в богатом, но сильно потрепанном кафтане.
— Проверяем документальное существование человечества, — хмуро ответил Ревизор.
— Ну и как?
— Данные тревожные, однако, не подтвержденные окончательно.
3-й всадник был самый молодой, румяный, с коротко стриженными черными волосами.
4-й — тощий, в рваном черном плаще, укутанный в него с головой.
Заметив, что Ревизор пристально смотрит на это странное существо, 1-й всадник похлопал казенного человека по плечу и шепнул ему на ухо:
— Не обращай на этого типа внимания, он ездит вслед за отрядом с первого дня войны, лицо его сплошная дыра, но это не рана, полученная в бою. Посмотри на его лошадь – скелет, обтянутый кожей, ничего не жрет, однако не отстает от наших!..
Всадники стреножили коней, отпустили их в степь. Кони, неловко вскидывая спутанные передние ноги, растворялись в темноте. Но, пока силуэты лошадей были видны, всадники с непонятной завороженностью смотрели на их шевелящиеся пятна.
Расстелив на сухой траве мешки и одеяла, сели ужинать. Молодой всадник вытряхнул из котомки заранее приготовленные дрова, сложил шалашиком, защелкал кремнем по кресалу.
Желтые яркие искры холодно трещали мимо топлива. Но вот одна искра упала в сухой комочек мха, затлел в пушинках розовый огонек. Всадник осторожно подул на него, язычки пламени охватили стружки. Затрещал веселый костерок, освещая задумчивые лица.
Разложили на полотне сало, огурцы, черствый хлеб, бросили в костер с десяток картофелин.
1-й всадник многозначительно кашлянул, достал из кожаной сумы стеклянную четверть, наполненную мутным самогоном, выдернул деревянную пробку. Чмокающий звук оживил простор степи с ее невнятным окружающим шевелением. Почти без бульканья наполнена до краев серебряная чарка, пущена по кругу, начиная с хорошо одетого 2-го всадника, который был в этой компании если не главный, то самый знатный. Боярин с важным видом принял чарку и, перекрестившись, выпил ее до дна. Ревизор и 4-й всадник от самогона отказались.
— Ты чего, дядя? — с веселым раздражением уставился 1-й всадник на Ревизора. — И вообще: ты за тех или за этих?
Ревизор лишь досадливо махнул рукой и не произнес ни слова в ответ и почти незаметно погладил обшарпанную картонную папку, лежащую у него на коленях.
4-й всадник равнодушно смотрел на жидкость — в составе его высохших костей самогонному составу зацепиться не за что.
3-й всадник быстрыми движениями указательного пальца выкатывал из костра черные дымящиеся картофелины. Взял себе одну, разломил ее пополам. Повеяло домашним сытным духом, картофелина светилась на разломе белым фосфорическим светом. Одна из лошадей, пасшихся неподалеку, тихо заржала.
— Я ни за кого… — запоздало, но все-таки ответил Ревизор, отщипывая от картошки горячую дымящуюся корочку. — Моя обязанность — сохранить законы, необходимые для поддержания деятельности государства. Всякий общественный строй, каким бы ужасным он ни был, должен опираться хотя бы на минимум морали, заложенной в акты и постановления…
Заметив налипшую на шинель травинку, Ревизор схватил ее в меру постриженными ногтями и сбросил прочь ее в темноту.
4-й всадник, ничего не евший и не пивший, неподвижно смотрел на него из-под капюшона зелеными светящимися глазами, такими же крупными, белыми и горячими, как сердцевина печеной картошки.
«Безыдейное существо!» – зевнул Ревизор, чувствуя, как на его усталый организм действуют близкий огонь и темнота.
— К чему документы, акты, постановления, если власть все равно будет наша? — воскликнул захмелевший 3-й всадник. — Рубайте, товарищи, картошку, пока не остыла…
Ревизор продолжал перекатывать в ладонях обжигающую картофелину, обугленная кожура пачкала тонкие бледные пальцы.
— Сегодня я был в городе Ничтожске, анализировал соответствующие документы… — со вздохом сказал Ревизор. — И пришел к выводу, что служащим учреждений наплевать на то, чья в городе власть и какой там установится строй. Каждый думает лишь о себе, как лучше устроиться… Конечно, немалая вина за сожжение страны лежит и на чиновниках, но они все-таки не хотели этого…
— Кто же тогда виноват? — молодой всадник осторожно покосился на 4-го, торопливо осушил третью чарку, крякнул, вытер усы, закусил соленым хрустким огурцом. Язык его начинал заплетаться.
— Полагаю, что в данном вопросе уничтожения страны не обошлось без действия нечистой силы… — Ревизор осторожно взглянул на 4-го всадника. — Подозреваю также одну старую ведьму, которую знал на протяжении сотен лет. Сегодня, кстати, видел ее в одном из присутственных кабинетов — горбатая, седая дама лет под девяносто. Курит длинную парижскую сигаретку. При взгляде на нее, ревизуемые документы посыпались у меня из рук. Она так взглянула на меня молодыми угольными глазами, что я не смог продолжать ревизию и пошел в трактир напиться чаю. А когда вернулся в учреждение и отпер ключом предоставленный мне кабинет, то обнаружил, что весь архив бесследно исчез…
— Мы отлично знаем эту ведьму, — степенно произнес 2-й всадник, отрезая кинжалом шматок сала. — Она запросто заходит в штабы гетманов и генералов, пересекает линии фронтов, дает указания враждующим армиям и постоянно мутит воду. Но мы выпьем не за треклятую старушенцию, а за элиту нации, уцелевшую в костре гражданской войны!..
Он машинально гладил свою бочкообразную грудь, говорил вполголоса: ради сохранения чистоты крови своего рода он женился на сестре. Скоро явится наследник, — самый что ни на есть новейший аристократ!.. Долой примеси цековской и олигархической кровей!..
— А я выпью за народные стойкость и ум! – с оттенком ревности в голосе воскликнул 1-й всадник.
— При чем здесь народ, который практически истребил самого себя в гражданской войне?.. Даже новый, воистину грозный царь не сразу наведет порядок… — 3-й всадник икнул самогонным могучим дыхом. – Страну должны поднимать молодые люди, такие как я. А нас мало уже осталось, побили друг друга в степях и лесах… — При этом он неприязненно взглянул на Ревизора. – Не вовремя ты, дядя-крючкотвор, развел бюрократию. Что толку от твоих документов, когда пока еще не ясно, кто победит в этой многолетней войне?
Ревизор пожал плечами, не желая разговаривать с сердитым воином: дескать, всё зависит от нового выкрутаса истории.
3-й всадник вздохнул: подлость накапливается, а толку от этих залежей мало. У старых чиновников в шкафах хранились тонны компромата, но документам не дали ходу. Подлость, алчность, жестокость навеки запечатлены в финансовой и прочей никому не нужной документации.
4-й всадник внимательно слушал, в глазах его вспыхивали холодные угольки.
Силуэты лошадей, пасущихся в степи, действовали на Ревизора успокаивающе. Он знал, что именно с лошадью связана тайна власти. Пока существует лошадь, жизнь вокруг табунов движется упорядоченно. В любой момент лошади донесут воинов через степь до берега океана. Уничтожены в боях танки, орудия, автомобили – зато остались лошади, спасшиеся в лугах и балках. Их приручили одичавшие отряды, которые продолжают скакать по степи в поисках власти и дармового хлеба.
Несмотря на простуду, пронзившую худобу тела ознобом, Ревизор намеревался продолжить обход страны. Он вздохнул своими слабыми кабинетными легкими: смута заканчивается. Необходимо вернуть в мировую жизнь очарование власти, заключенной фактически в бумажных документах.
Молодой всадник подбросил в костер дров, пламя с треском взвилось, все зажмурились. Над головами клубились искры. Темнота стала гуще, лошади живыми пятнами двигались в степи, разбредаясь все дальше от людей.
1-й всадник вздохнул, морщинистое лицо его поникло, блестел нос, похожий на крупную сливу, в седых отвисших усах застряли крупинки картофеля. Но вот он встрепенулся, глаза отразили угасающее пламя костра:
— Вот так надо управлять государством!.. – он схватил полено, разворошил дрова, алые угли затрещали, искры взвились красным столбом, в лица дохнуло жаром.
— Почему остатки крестьян бродят из деревни в деревню, меняют имена? — спросил Ревизор, почесывая затылок пушистых седеющих волос.
— Нет ни господ, ни колхозов, вот мужик и не знает, куда ему приткнуться… — объяснил 1-й всадник. – Земельные области олигархов будут переданы во владение нового царя, которого мы сообща изберем от всех сословий. Конечно, олигархи из подполья будут навязывать на трон своего кандидата …
Вдалеке что-то сверкнуло, донеслось эхо взрыва — опять в Ничтожск шальная ракета залетела. Кони насторожились, подняли головы.
— К черту все эти… “крепости”! — 1-й всадник вынул из-за пазухи мятую бумажку, бросил в костер. — Я больше не крепостной, а свободный. И вообще, я моряк… — он гордым жестом поправил на голове матросскую бескозырку. — Уйду опять в просторы океана, надоело мне сражаться неизвестно с кем и неизвестно за кого. Ведь я, братцы, служил когда-то на миноносце «Умопомрачительный»!
— Разве ты был крепостным? — удивился 2-й всадник, боярин. — Как же тебя кличут, холоп?
— Раньше Иваном звали, Соловьем-разбойником, а теперь я вольный казак и могу делать, что хочу…
— А я, ребята, царь! — с веселой мрачностью произнес молодой человек. Голос его полнился хмельной тяжестью. — Это я вам, товарищи, по пьянке секрет сообщаю. Но вообще-то я — слабый царь. Умный, говорят, и добрый, но без «силы сердца».
— Обыкновенный ты самозванец, каких много! — сердито взглянул на него 2-й всадник.
Ревизор устало оглядел всадников одного за другим: все сословия участвуют в бесконечной смуте! Скоро она утихнет, и можно будет вернуться к благословенному канцелярскому труду.
Он достал аккуратный квадратик бумаги, карандаш и при свете догорающего костра набросал план ревизии следующего степного города под названием Ужасный. Документ вышел короткий: городничий должен доказать, что он не плут, а его чиновники — не воры.
Молодой человек, назвавшийся “царем”, всхлипнул, сорвал сухую былинку, надломил ее и бросил в костер, где она ярко вспыхнула и погасла: так пресекаются династии!
— Мне по барабану ваши династии — я представитель народа! — воскликнул 1-й всадник, расправляя обвисшие усы. Он глядел в степь безумными глазами. — Во главе вооруженных масс я разбил гетмана Плутократского, которого мои кавалеристы долго потом искали по ямам и крапивам…
Ревизор снова открыл папку, взял карандаш и вывел на уголке чистого листа старинными красивыми буквами: «Поток народной жизни нельзя повернуть вспять. Ни «порода», ни «заслуга» не могут этого сделать. Лишь закон, совпадающий с мнением масс, движет народный дух вперед. Этот закон, подкрепленный сердечным настроением народа, называется идеей…»
— Я знаю, почему наш президент потерял свой пост, — задумчиво произнес 2-й всадник, боярин. — Он излишне доверял сплетням придворных — это погубило его, а заодно и страну.
Ревизор сделал третью запись, не относящуюся к сути дела:
«Очень тоскую о своем отце, которого никогда не видел, и даже сомневаюсь, был ли он вообще… Необходимо срочно составить сыновний документ, согласно которому он, отец, поскорее вспомнил бы обо мне и всех нас».
… — Я выгнал своих мужиков со двора, потому что мне стало нечем их кормить! — продолжал свой рассказ боярин, пристально всматриваясь в крестьянина-генерала, разбившего армии гетманов и самостийных атаманов. — Слушай, холоп, а не под твоим ли началом я воевал под Калугой?
— Так точно! — расправил плечи 1-й всадник. — Я был неплохим воеводой, но и твой полк сражался храбро, исправно выполнял мои приказы… Смута смешала сословия, выявила кто есть кто… Да, я простой мужик, но под моим флагом шли в битву бывшие колхозники плечом к плечу с маститыми бизнесменами…
Тем временем захмелевший молодой всадник всматривался в Ревизора мутным взглядом.
Голова его клонилась, веки закрывались сами собой, однако он успел задать еще один вопрос: какую весть ты, чиновник, несешь нам из Центра?
Ревизор ничего ему не ответил.
Вдалеке мерцал огоньками керосиновых ламп степной хутор, над горизонтом колыхался, словно северное сияние, голубой радиоактивный фон.
— Пиши в своих бумагах, что хочешь, только не изображай мир глупым! — взглянул на
— Ревизора 1-й всадник и вновь подкрутил усы. — Мне тоже надоело воевать. Я теперь не вождь народного ополчения и даже не моряк — я крестьянин! Семья моя пропала незнамо где, деревня ракетой стерта с лица земли… Женюсь заново на степнячке, заведу свой род, придумаю герб…
Некоторое время все молчали.
— Скажи, Ревизор, чего нам ждать от будущего? — спросил молодой всадник и громко зевнул в ждущей тишине.
— Ждите «Правду»! — ответил чиновник таким голосом, в котором вдруг обнаружилась вся его тайная столичная сила.
— Твоя «Правда» бессильна, пока во всех Ничтожсках сидят Рыльниковы и Кувшинниковы. Кто сейчас читает твою “Правду”?
— «Правда» — это не газета, но документ, составленный в кругах элиты. Он пока еще не опубликован. На какое-то время “Правда” заменит осмеянную и униженную Конституцию…
— Небось, опять твоя “Правда”, как и прежние законы, напичкана антинародными смыслами?.. – 1-й всадник-крестьянин с печальным взором оглядел затихшую степь. И, погрозив Ревизору пальцем, предложил всем по «последней». Желающим оказался только он сам. Выпил, многозначительно крякнул, прокашлялся. — Какие ты там новые челобитные сочиняешь? – спросил он, заметив, как чиновник делает быстрые карандашные пометки.
— Ничего лишнего я не пишу, — степенно ответил Ревизор. — В папке отчет о посещении города Ничтожска. Впереди, согласно графику, ревизия города Ужасный.
Вскоре три всадника заснули. Не спали только Ревизор и странное существо под черным балахоном. Так они сидели, глядя друг на друга, почти до рассвета. И тощий всадник не выдержал – поднялся с примятой травы и в последний раз с ненавистью взглянул на Ревизора. Затем он подозвал свою лошадь — такую же худую и бессмертную, сверкающую огненными глазами. Из ноздрей животного завивался кольцами вонючий дым.
Ловко, будто юноша, таинственный всадник вскочил в седло. В следующий миг лошадь бесшумно вознесла его над степью. Спустя минуту они растворились в желтых радиоактивных тучах.
3-й всадник очнулся от сна, подмигнул Ревизору пухлым веком.
— А ты, дядюшка столичный, чем-то спугнул эту тварь… Значит, смуте конец! Пиши нормальные законы, и будем жить, как положено!
Ревизор смутно улыбнулся. В сизых лучах рассвета было видно, как он поглаживает картонную папку, пахнущую старыми основательными временами.