Рассказ
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 13, 2006
Прикупив в Москве очередную квартиру, Николаев решил на этот раз не экономить на хохлах и молдаванах, ― обратился в настоящую московскую ремонтную фирму. Пришел бригадир, москвич, толковый парень, все посмотрел, измерил. Через два дня составили смету. Посчитали, поторговались. Все равно вылезала солидная сумма. Николаев смирился. Не сразу, но смирился. Завезли материалы. Уговорились о дне начала ремонта.
В этот самый день вместо обещанной бригады разнопрофильных специалистов явился один-единственный взлохмаченный мужик с рулетом матраса подмышкой, худой, как складная лестница, и сказал, что он и есть эта самая бригада разнопрофильных специалистов. В одном – его, то есть – лице. Шумно сопя, сразу стал перед онемевшим Николаевым переодеваться в рабочие лохмотья. Хрустел острыми коленями, весело ерошил шерсть на груди. Звать Коляня. Русский, из-под Смоленска, дома жена-зараза и двое взрослых оболтусов.
— Работящий-малоспящий, малопьщий-негулящий! – завершил Коляня свое резюме.
Николаев вздохнул, покачался с носков на пятки, внимательно оглядел свисающий струпьями потолок в большой комнате и опять смирился. В прошлой своей, допредпринимательской жизни, был он человеком мягким, интеллигентным, мало приспособленным к практической жизни, следовательно, в большой степени фаталистом. Но если первые упомянутые качества за последующей ненадобностью постепенно атрофировались, то вот фатализм остался и в теперешней его жизни, пожалуй, еще более утвердился.
Через полтора месяца разнопрофильный Коляня закончил, наконец, ремонт. Опять откуда ни возьмись выпрыгнул бригадир, шумно расхвалил ремонт, нежно пожурил Коляню за едва видимые недостатки, опустошил Николаевский кошелек, и, прихватив оставшийся ремонтный хлам, они ушли.
Николаев облегченно выдохнул, прошелся по пустым гулким комнатам. Закрыл окна, проверил краны, слив бачка. Чисто, свежо, светло. И неуютно. В его загородной берлоге гораздо лучше. Привычней. И тут он наконец окончательно оформил для себя то, о чем смутно думал последние две недели: эту квартиру -тоже сдавать.
Выходя из лифта, в потемках первого этажа наткнулся на прибитого горем Коляню: оказывается, бригадир прямо здесь вот, около лифта, подло обманул его — заплатил вдвое меньше, чем обещал, выгнал с работы, хорошо хоть паспорт швырнул…
Николаев в сопровождении Коляни молча вышел из подъезда, повернулся, задрал голову, посмотрел на свои сияющие новые стеклопакеты. Постоял, подумал. Наконец глянул на Коляню как-то весело:
— Звериное рыло бизнеса. Так, что ли?
Коляня перетопнулся с ноги на ногу в немой тоске. Идти ему было некуда.
— Ладно. Поехали ко мне. Разберемся.
По дороге в машине договорились, что за еду и неплохие деньги – в разумных, разумеется, пределах – Коляня будет сторожить дом, стричь газон, прибираться и исполнять мелкую столярную и сантехническую работу. Так вот договорились. Точнее, договаривался, или просто говорил, не отрывая глаз от дороги, один Николаев, Коляня только жадно кивал с заднего сиденья, осторожно ощупывая молочно-белую кожаную обивку новой иномарки.
***
Газон оказался огромным пустырем за домом, заросшим могучей, как стена, полынью, и Коляня, провозившись без толку с хлипкой газонокосилкой, вскоре взялся за привычную косу. Дом был большой, даже огромный, но местами недостроенный, какой-то бестолковый и по углам уже захламленный до невозможности. Коляня прибирался на первом этаже, а на втором только в хозяйской спальне и огромном кабинете, дальше никуда не совался.
Короче, работа была непыльная, Николаев платил аккуратно и вовремя, к тому же порядком обнищавшему и поизносившемуся за последние два года Коляне сразу перепало довольно много вещей из Николаевского гардероба, и единственным темным пятном в Колянином теперешнем существовании было почти постоянное одиночество: Николаев уезжал рано, приезжал поздно, а иногда вовсе не появлялся по нескольку дней. Коляня прикормил было приблудную собачку Айку, чтобы не скучать одному целыми днями, но Николаев сказал – убрать! – и пришлось Айку выгнать.
Кончилось лето, разверзлась хлябями осень, Коляня так обвыкся у Николаева, что иногда казалось ему, будто живет он здесь тихо и спокойно уже много лет. И когда раз в месяц на электричке выбирался он в Москву к землякам ― передать деньги для Люськи-заразы и детей, то грохочущий суетливый город виделся ему совсем уже для жизни невозможным, и непонятно было Коляне, как он еще полгода назад мог здесь существовать. Возвращался он обычно из таких поездок вечером, поздними электричками, но с Николаевым всегда было заранее обговорено, да и выпивал Коляня со своими совсем чуть-чуть, чтобы, упаси Бог, хозяина не раздражать пьяной мордой.
Иногда по вечерам Николаев приезжал с женщиной. Всегда с разными почему-то. Что это были за женщины! Таких Коляня видел только в телевизоре: одни зубы да ноги, и такой незнакомый, с ума сводящий аромат распространялся от них по всему дому, что Коляня старался вдыхать его осторожно, смакуя.
В такие приезды Николаев с Коляней почти и не разговаривал, даже как будто не замечал его, не ужинал, весь ужин у них позвякивал в шуршащих нарядных пакетах, мурлыкая, они поднимались наверх, хлопала дверь спальни и сразу наступала тишина, иногда только разбиваемая томным женским смехом. Коляня затворялся в своей каморке, лежал в темноте, курил, глядя в черное, без занавесок, окно, вспоминал свою Люську-заразу. Еще когда молодая была, можно было смотреть, даже очень. А теперь расплылась, освирепела, морда красная, бухает там у себя в столовке, говорит, что с бабами, а там Бог ее знает с кем… А если бы ему, Коляне, такую вот – зубы-ноги?.. Да он бы и не знал, чего с ней делать, с какой стороны подпрыгнуть… Николаев, он привычный, управляется с ними за милую душу. Тут Коляня обычно проваливался в сон, а когда утром просыпался, то никого дома не было. Если же день был выходной, то Николаев, уже один, бодренький, веселый, мытый-бритый, спускался вниз, и они вместе на кухне завтракали.
Один раз в гости приезжала дочка Николаева, заморыш в огромных очках, в рваных джинсах и линялой майке с непристойными рисунками. Девушка все вздыхала и томилась, а Николаев крутился-вертелся вокруг, не знал, куда посадить и чем накормить, и смотрел на нее умилительно. Потом отвез ее в город, а когда вернулся, строго сказал, что дочка у него умная и серьезная и учится за границей. Где только, Коляня не запомнил. Кажется, в Неметчине.
Вообще о своих детях и бывших женах Николаев рассказывать не любил, если так только, к слову придется. Коляня же, напротив, во время совместных с Николаевым завтраков и ужинов подолгу и в подробностях вспоминал своих оболтусов и Люську-заразу, будь она неладна. Николаев всегда слушал внимательно, не перебивая, правда заметно было, что внимание это его скользит как бы по поверхности, и думает он все время о чем-то своем. Что ж, утешался Коляня, человек занятой, свое дело крутит. Что ему до нас?
***
“Вели” Николаева долго и осторожно. Заказ был оплачен хорошо, наняты специалисты самого высокого класса, поэтому никаких случайностей и неточностей быть не могло. Сначала прозванивали работу и сотовый, по распечаткам разговоров с сотового сверяли распорядок дня, потом две машины “наружки” несколько дней незаметно “хвостились” от его офиса на Остоженке до самого дома. Выжидали, рассчитывали – метры, минуты. Наконец одна из машин встала на прикол в конце улицы коттеджного поселка.
В тот день Коляня с самого утра отпросился в Москву – как обычно, передать через своих домой деньги, и уже в семь тридцать отмахивал длинными ногами километр до станции, спеша на электричку. А Николаев задержался минут на пятнадцать, все что-то тюкал на компьютере в кабинете, вздыхал, причмокивал, потом пожужжал принтером, сгреб еще теплые листки в портфель и кубарем скатился по лестнице в гараж.
Они подошли сзади, когда он уже вывел машину и возился с заедающим замком ворот, костеря от души Коляню, который все забывал наладить его. Выстрела слышно не было, только легкий влажный хлопок, как будто открыли где-то рядом банку пива, и еще одну – контрольную – банку пива, и тотчас взвизгнула резина рванувшей с места машины. Николаев уткнулся щекой в серую тротуарную плитку своего въезда, и в его широко открытых глазах так и замерло безмерное удивление, отчего это плитка вдруг придвинулась к нему так близко.
…Но Коляне не суждено было всего этого узнать, потому что к вечеру, выпив уже изрядно и — была-не-была! – задержавшись в городе дольше обычного, возвращался он, поматывая тяжелой головой, в тусклом вонючем тамбуре последней электрички, и обкуренные подростки прицепились к нему сначала вроде даже в шутку, но почему-то все больше распаляясь и зверея, завалив наконец на заплеванный пол, молотили уже ногами куда попало, покуда ботинки их не покрылись черной пеной и не нырнул Коляня в ту же темную прорубь, в которую хозяин его шагнул еще утром… А потом, матерясь, сплевывая, обшарили карманы и, не найдя денег, рванули с шеи жалкий Колянин крестик, видно приняв его впотьмах за серебряный.
Июль 2005г.