Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 11, 2006
1
а мне говорят: в Китае снег — и крыши, и весь бамбук
мне нравится один человек, но он мне не друг, не друг
столкнет и скажет — давай взлетай, — а я не могу летать
и я ухожу внутри в Китай, и там меня не достать
я там сижу за своей Стеной, и мне соловей поет,
он каждый вечер поет весной, ни капли не устает
у соловья золоченый клюв, серебряное крыло
поэтому мне говорить «люблю» нисколько не тяжело
внутри шелкопряд говорит: пряди, — и я тихонько пряду
снаружи в Стену стучат: приди, — и я, конечно, приду
в груди шуршит этот майский жук, хитиновый твердый жук
и я сама себя поддержу, сама себя поддержу
стоишь, качаешься — но стоишь, окошко в снегу, в раю
на том окошке стоит малыш и смотрит, как я стою
за той Великой Китайской Стеной, где нет вокруг никого,
стоит в рубашечке расписной, и мама держит его
2
колокольчик — голос ветра — на китайском красном клене
мне сказал татуировщик: будет больно, дорогая
он собрал свои иголки, опустившись на колени
на его лопатках птица вдаль глядела, не мигая
он достал большую книгу в тростниковом переплете
будет больно, дорогая, выбирай себе любое:
хочешь — спящего дракона, хочешь — бабочку в полете:
это тонкое искусство именуется любвью
я его коснулась кожи, нежной, смуглой и горячей
точно мёд, в бокале чайном разведенный с красным перцем
будет больно, дорогая! — я не плачу, я не плачу,
я хочу такую птицу, на груди, вот здесь, над сердцем
…колокольчик — голос ветра — разбудил нас на рассвете
алым, желтым и зеленым дуновением Китая
было больно, больно, больно!.. но, прекрасней всех на свете,
на груди горела птица, никуда не улетая
***
Ах, Сюзанна, твой зуав не вернется из похода.
Веришь, здешняя погода не годится для забав.
Уходил по февралю, отдавал себя отчизне…
«Ах, Сюзанна, больше жизни я тебя люблю!»
На балконе у перил вспоминаешь на рассвете:
Твой зуав слова вот эти — нет, не говорил.
Что ему? Да все в дыму: кони, ружья, пули, залпы.
Он бы, может, и сказал бы — да не знал, кому.
Полк несется взапуски белым снегом, следом санным.
Твой зуав тебе, Сюзанна, не напишет ни строки.
Пуще дождика шрапнель, звонче жаворонков пули.
Ну, кому нужна в июле эта синяя шинель?
Вся дырявая насквозь, в девяти местах пробита.
Что осталось от любви-то? Ручки врозь и ножки врозь.
Зря ты веришь в чудеса — не видать тебе зуава.
Пала алая роса, стала воинская слава.
Увядает алый рот, но глаза остались те же.
Кто себя мечтами тешит, тот себе местами врет.
Два коротеньких письма, да и те, сказать по чести,
Как положено невесте, сочинила ты сама.
И, в слезах ли, во хмелю, во смиренье, в укоризне —
Эти строчки дольше жизни:
«Ах, Сюзанна, больше жизни я тебя люблю!»
Насте
Прилетят коноплянки летом клевать плетень —
Не сыскать младенца ли, лебедя в лебеде…
Дураку с утра на конюшне дадут плетей,
А тебя, царевна, утопят ночью в святой воде.
Желт аир, а кипрей пурпурен, репейник ал.
Ветер травы треплет, толкает, как бес в ребро.
Не проскачут, звеня доспехом, ни гунн, ни галл,
Чтоб украсть твое последнее серебро.
Трень да брень, серебрень-бубенчики, спи, душа.
Вот придет дурачок на берег, достанет нож,
Срежет дудочку из прибрежного камыша,
Дунет — ты вдохнешь. Дунет — ты споешь:
люли люли люблю малина зову зову
спит виллиса цветет мелисса иди иди
упади в траву упади в траву упади
И тогда дурак упадет, упадет в траву.
***
Потеряй меня в парке, у карусели, в красном пальто, по дороге в рай.
Я загляжусь на птиц, что присели на провода, а ты потеряй
Меня у киоска, где эскимо продает эскимоска,
А из кино
Шумно выходит подростков толпа, как матросики с трапа.
Я так мала, мне пять лет, я мала и глупа, я тебе не нужна,
Потеряй меня, папа.
Пусть мне останется пять, пусть меня унесет бабай,
В красном пальто, по дороге в страну бай-бай,
Я не буду плакать, не буду капризничать, падать на пол,
Потеряй меня у карусели, папа.
Потеряй — у тебя еще останутся дети —
Мальчик и девочка, брат и сестра, разве мало?..
Потеряй меня, добрый мой папа, как лишний билетик,
Чтобы я тебя
Чтобы я тебя
не теряла.
***
Не оступись на последней ступеньке зимы,
В рану влагая персты недоверчивой длани,
Мелочь сгребая, ключи сберегая в кармане,
Горбясь под гнетом своей переметной сумы.
Вон он, апрель, — перепрыгни распутицу марта,
Там до метро — и дворами — рукою подать.
Что за кошмар-то, воистину, что за кошмар-то
В талую воду из чрева зимы выпадать!
Не оступись, это время последних простуд,
Мокрых ботинок, бессонниц, и дрожи, и дрожи.
Я еще тоже барахтаюсь, я еще тоже
Как-то пытаюсь согреться, и я еще тут.
Вон он, апрель, на щеках освежающий бледность,
Жадный, лиловый, блаженный, бесстыжий, как тать.
Не оступись, — нам рукою подать, нам на бедность
Жаркую медную мелочь рукою подать.
Вон он, апрель, полуостров ручьев, воробьев,
Рай голубиный, раёшник дешевый предлетний!..
Что ж ты стоишь и глядишь в небеса, оробев,
На предпоследней, последней, на самой последней?..
***
некоторые люди любят стихи и прозу,
некоторые уверены, что до свадьбы не заболит.
если я тебя поцелую — ты превратишься в розу,
такую отчаянно-алую, что хочется забелить.
прекрасное мое чучело, мы живы, пока мы лживы,
пока набиваем соломой раскрашенный наш камзол.
когда мы умрем, окажется, что прежде — мы были живы,
и это было не худшее из многих возможных зол.
поэтому мы выплясываем отчаянные мазурки,
в горящем саду, во гневе, в огне, в золотой пыли.
если ты меня поцелуешь — я превращусь в сумерки —
сумерки, сумерки, сумерки — отсюда до самой земли.
ну, что — полетели? тает небесное покрывало,
живучая осень корчится, сдирая окраску роз.
и совершенно не важно, что я тебя не целовала —
ты все равно превратился в розу и под окном пророс.