Опубликовано в журнале Новый берег, номер 9, 2005
Повержен Егорий, Дракон удалой
Его добивает копьем и стрелой,
И жало вонзается резко,
И рвется непрочная фреска…
***
На душе моей волгло, волгло,
Отсыреет, наверняка,
И струится зыково Волга,
Волга-Волга, Река-Река.
Солнце красное в небе орлово,
Сталин пялится на экран,
Жизнь-река протекает сурово
Из прорех незалеченных ран.
Но смеются по-прежнему люди,
Оптимизмом больным живы,
Так буденный из тысячи буден,
Не расстрелян пока, не подсуден,
День сочится поверх головы.
***
Моря умирают, устав перемалывать кости
Заморских купцов, что, увы, не доехали в гости,
Чей перец с корицей морям раздражают желудок,
И смерть наступает в конце обезвоженных суток.
Моря погибают, когда инородное тело
Подлодки в их глотки суется кормой неумело,
Им Гейгера счетчик по нотам играет Шопена,
И гаммой частится, стучится соленая пена.
Моря не протянут недели от красного рака,
Саркомы коралловой рощи, чье щупальце мрака
Сосет паренхиму и метастазирует в лимфо-
Узлы с тухлой рыбой, что выловит с берега нимфа.
Моря издыхают от вечных и нудных скитаний,
Приливов-отливов, прощаний, лобзаний, свиданий,
От лунного света, от шторма, от скверной привычки
Входить в каждый порт без звонка, без ключа, без отмычки.
Моря умирают, моря погибают, уходят
В иные моря-океаны, что призраком бродят,
В иные лагуны, в иные заливы, протоки,
Чьи волны послушны, чьи звезды тихи и высоки.
Carmina Burana
I
Кормила Burano корма, а речь
Иноземная — течь, беспокойство.
Встать спозаранку, затемно лечь –
Венецианское свойство.
Но в ночь- все прочь, и тропа темна,
Гондола умна, сеньорита
Не водяниста в объятьях – плотна, земна,
И все – шито-крыто…
II
Кормило Burano – чвокая хмарь,
Взвешенная зеленка,
От фонаря по волне киноварь,
Тягучим пятном сгущенка.
И тонко, и звонко скользит гондол Ерь,
Щербатый, горбатый, битый,
Бурило Burano, вскрывая дверь
В каналы влагалищ, извиты…
III
Крамола бурана — что твой креол,
Татарин в метель, “Мороз, ой!”
Я умираю. Воды подзол
Зол, слюдяной.
Как Ной, проблескиваю под водой,
Соря металлом.
Ковчега Burano мол золотой,
Но этого мало…
***
Наверно, сны о смерти,
Когда вода, вода…
И в тверди дождик чертит
Тугие невода.
Беда.
Те сны пропахли йодом,
Зеленым и густым,
И сам ты год от года
Становишься, как дым
Над ним…
***
На сырую мятницу…
Ладони влажны, волгла власяница,
Гарем, побег, Параська, херувим.
Илье-громовнику Мария Магдалина
Поклоны бьет и молит ждущей сына
Послать в четверг, что пятницей любим.
Так на сырую мятницу на нечет
Ложится чёт червонным четвергом,
Илья-пророк зарницы в небе мечет,
Стуча по звездным гнездам сапогом.
И с четверга на пятницу из пряжи
Рождается загаданное в снах,
Заветное, избыточное даже,
Запутавшись в немятых, влажных льнах
***
На черный день – воздушная кудель.
Кудесница, заслуженная пряха,
Сотки спасение из чаянья и страха.
Но Агидель…
Река-краса косу до блеска точит,
Бела, как смерть, бледнее полотна,
И мой конец куделью злой пророчит
Ее волна.
Что лен земной? Что пряжа водяная
Холодной замерзающей реки? –
То смена слов очередная
Пробелами болеющей строки,
Что тку я сам, кудель-юдоль невзрачна,
Плетение поймут неоднозначно:
Свет кружевной или густая тень?
На черный день…
***
I
ушедши уносишь ушебти
иссине исида искрит
в окутанной ветошью лепте
души нежилой аммонит
каленое солнце уныло
печет пирамиды висок
а жизнь разливается нилом
тебя превращая в песок
душа бесприютно витает
над анхом безгласно кружит
в песчинках себя различает
но мимо как время бежит
II
Карма. Судьба. Кишмет.
Норны. Мойры. Намтар.
Нет у Фортуны примет,
Только провиденья дар.
Значит, сквозь пальцы течь
Пряже, как той воде,
Вечности чужда речь,
Нет ей спасенья нигде.
Молитва
Щупая небо остывшим крылом,
Вогнутость мира иного,
Росчерк оставить нетвердым пером –
Непокоренное слово.
Дай же мне силу графитную гладь
Взрезать – возвышена ода –
Чтоб снизошла на меня благодать,
Птицей свободной паря, умирать
Над головой небосвода.
***
Слётанность нам и не снилась,
Стлалась под ноги, легка,
Слётка нежданная милость
Крылышком ветерка.
Слипнись со мною, голуба,
Слепорожденная страсть,
Воздух, расстеленный грубо,
Нам не позволит упасть.
Слаженным взмахом в затоки
Слёжанных крыльев простор
Дважды измерит широкий
Меж облаков коридор.
Четырехкрылым ударом,
Спаренным ловким нырком,
Небом, ниспосланным даром,
Стянутым узелком.
***
Лови ладонью легкий ветерок,
Ладонью-лодочкой, и большего не надо:
Ее утопит золотой песок,
Как лист на ветке — милость снегопада.
Люби меня по правилам и без:
Настойчиво, безропотно, с опаской,
И будь, что будет, нас попутал бес
Попутным ветром в этой лодке тряской.
***
Радиоволны нахлынут незримо.
Дайте, пожалуйста, голос любимой!
Крашеный локон, морщинку у глаз
Я дорисую без вас.
Вот выплывает бумажный кораблик,
Весла качаются – крибли и крабли -,
Духи, духи ли – никак не пойму,
Топит корму…
Как я несносен и как я герасим,
В трубку молчанием долгим опасен!
Крик над волною тревожный: “Алё!”
Бедное сердце моё!
***
Бесценный дар в развале ночи
Обресть полураскрытый рот,
Чьи вдохи кажутся короче,
А выдохи – наоборот,
Ловить неровное дыханье,
А с ним – глубинных рыб косяк,
Их плавниками, тел вихляньем
Ощупывать влеченья знак,
Прикусывать язык, и, тычась
Губами в губы, над тобой
Вдруг возрасти, ощерясь, бычась,
Как алчный штормовой прибой,
В разверстые пучины, глуби,
Упасть чудовищем морским,
На дно, в сто раз чернее Нубий,
На водоросли и пески.
Я вижу тусклое свеченье
Сквозь кровь твою, сквозь липкий пот,
Но рук измученных теченье
Меня опять к тебе влечет.
А ты глотаешь жадно, щучно
Соленый воздух травяной,
Дразня меня, дрожа беззвучно
Бледно-зеленою луной.
***
По счислению чресел, которым не лень,
По счислению весел и рук, неумело,
Неизбежно, как паруса влажная тень,
Настигаю во тьму унесенное тело.
То погрешность наитий, влекущая нас
В тесноте, духоте, океане соленом,
Там, где азимут врет, зависает компас,
И ключицы скрипят над тобой утомленно,
Где не выветрен запах смолистых волос,
И корма будоражит закатным отливом,
По счислению счастья нахлынувших слез,
По счисленью напасти, чья пасть терпелива.
***
воробьиная симфония
удар
флор-том
дрожь по килю ветра
виолончель ключиц
цевка цепкострунна
там-там
хвостом
глаз ноздря надклювье
бемоль ресниц
не вьюрок тетерка
свеча – фазан
шнырь
ретивый вылет
плут-воробей
не волынь волынку
бей в барабан
не павлинь лениво
а вора
бей
бас настроен контра
чирик-чик-чик
чикатило мошек
краюх мурах
форте
пьяный хачик
в руке – ключи
балалай канающий
в облаках
***
Нотный стан, воробьи, провода…
До ре ми – и фасолью вода,
Пузыри в обручальном кольце,
Пальцы осени на лице…
***
Высоко-высоко потолок,
Детства вытертый уголок,
Чьи зарубки так много значат.
И целительней, чем мумие,
Здесь, случается, тихо мое
Привиденьице плачет.
***
что-то планирует медленным рустом
спасско и звездно в воздухе грустном
тускло маячит вдали
это сомнение или тревога
точка последняя в строчке итога
там где сплошные нули
или соринка попала нежданно
на роговицу смотрю неустанно
в серый бездонный провал
в мутную осень чьи взвеси тугие
не проясняют веси другие
или я их проморгал
***
память моя ненадежа
путается дежа
слазит гусиная кожа
стонет белугой душа
видел и я трали-вали
слышал и я тру-ля-ля
но повторяюсь едва ли
жизнь начиная с нуля
вю бесконечного шляха
вьюжный бескрайний простор
память безмозглая птаха
взмахов слепой перебор
***
Кровавая Мери, мурена, мурёна.
Я мальчик в залитом зрачке.
Состав отъезжает с пустого перрона,
Кондуктор уснул в мозжечке.
Мы прокляли вместе закон торможенья,
Смеженье в кровавых глазах.
И я опускаюсь в тебя: притяженье
К тебе, моя Мери — мое пораженье,
Ты снова осталась в тузах.
Кровавая Мери, мурёнок жестокий,
Под кожанкой черный наган,
Томатного сока густые потоки,
Но пьяные речи глупы, неглубоки,
А сам я — Лимонов-жиган…
***
глазами встретились
не встретились устами
не прикоснулись но не разошлись
остались в фокусе и небо между нами
и твердь земли и глубина и высь
обскурантизм фотографа безмерен
он нас соединил в своем зрачке
глазами встретились
и был тебе я верен
и ты верна мне в линзе-пятачке
***
О, если бы фото могли говорить,
Сорить междометьями! “Охи” глухие,
Пугливые “ахи” — воскресшая прыть
Изжитой стихии.
Твоих фотографий привычная ложь,
Где ты улыбаешься мне, чуть робея!
Румянец смущения глянцевых кож,
Не верю тебе я!