Опубликовано в журнале Новый берег, номер 7, 2005
Не очень непонятно, как долететь до этой окраинной земли. Кино это показывают разве что на фестивалях. Можно, конечно, взять билет до Оберхаузена, Ниона, Берлина или Вила до Конде, где короткометражные фильмы стали основой (или одной из опор, как в Берлине) международных фестивалей. Но лететь за тридевять земель, чтобы увидеть на экране жизнь, допустим, глухих сталеваров с Балтийского завода (“Свадьба тишины”) или услышать рассказ шофера, оставленного на трассе караулить перевернутый агрегат (“Трасформатор”) — все равно, что в родной дом приходить с экскурсией. Может, и пафосно, но неправильно. В этом году, правда, короткометражки были собраны в отдельную программу “Short Shock” Открытым фестивалем кино стран СНГ и Балтии в Анапе. Пока это единственный отечественный фестиваль, решившийся на такой шаг.
Конечно, стоило провозгласить независимость короткого метра в отдельно взятой кинематографической империи, как внутри этой незалежной земли сразу обнаружились границы между игровыми фильмами, документальными, анимационными и проч. Но есть у них и общая черта, делающая это кино притягательно интересным. Территория короткометражного кино почти вплотную подходит к клубящейся неоформленной реальности, которая называется жизнью и которая все прочней замещается в нашем сознании картинкой телерепортажа, клишированной фотографией, рекламным слоганом или пиаровской компанией очередного кандидата, взывающего к народу, как шаман к неведомым силам. Коммерческое кино, или отечественный мейнстрим, которого все так долго ждали, эту неуютную неопределенность жизни обходит за сто верст. А короткий метр проскальзывает в эту опасную зону, ловит, фиксирует неуловимую подвижность сегодняшнего дня.
Короткометражное кино, самое маргинальное по определению, не болеет навязчивой идеей обобщения. Оно ищет не тип, но индивидуальность. Оно не боится маргинальных персонажей, будь то провинциальные девочки, единственное развлечение которых – танцы перед пролетающим в столицу экспрессом (“Столичный скорый” Артема Антонова), выросший около скоростной трассы придорожный цветок (“Sapiens” — блистательная работа Александра Рогожкина) или чечены, строящие коровник в русской деревне (“Мирная жизнь” Павла Костомарова и Антуана Каттина)…
Оно больше озабочено высказыванием, чем его жанром. А если высказывание это оказывается еще и предельно честным, то результат может произвести впечатление разорвавшейся бомбы. К примеру, фильмы “Мирная жизнь” и “Трансформатор” выглядят как настоящая провокация. И не только потому, что в них звучит ненормативная лексика. Состояние шока наступает тогда, когда зритель понимает, что все показанное в них – чистая правда.
На первый взгляд, правда в фильме “Мирная жизнь” исключительно бытовая. Вот человек ловко, со знанием дела, прилаживает бритву к проводам, опускает ее в стакан с водой. Камера следит за ним внимательно, дает крупный план деталей. Так в вестернах обычно снимают ковбоев, которые заряжают револьвер. Здесь не револьвер, здесь – кипятильник. Но тоже вопрос жизненно важный. Без кипятильника чая не выпить. Отчего не чайник? Да оттого, что он денег стоит. Так камера фокусирует наше внимание на двух мужиках. Обычные работяги. Только чеченцы. Султан и Апти. Отец и сын. Строят вместе с местными мужиками коровник. Коровы стоят в темной, мерцающей жиже. Мужики, не спеша, ищут то гвоздь, то доску. Не найдя, устраивают перекур. Работа, как речка, и движется, и не движется.
Сюжет тоже и движется, и не движется. Движение больше похоже на колебания маятника. Вот ссора в клубе под Новой год. Вот вялый полупьяный разговор – Толик, собирающийся воевать контрактником в Чечне, популярно объясняет Апти свои взгляды на его будущее. Про свое он умалчивает. Вот пьяный Апти вваливается в ночную избу, пытаясь порезать себе вены. Спутник его, из местных, тоже сильно навеселе, неловко, но настойчиво пытается у него нож отобрать: “Завтра отдам”. Движение не в этих кадрах, где люди ходят, пьют, курят, дерутся. Движение – в титрах, которые становятся метками времени: “За работу Султану и Апти не заплатили”, или – “Султан уехал обратно в Грозный”. Из этих эпизодов, никуда не ведущих и ничего не решающих, соединенных (или разделенных?) титрами, складывается сюжет. Сюжет жизни обычного человека. Которому надо есть и греться, которому нужна крыша над головой и работа. Которому нельзя без надежды.
Костомаров и Каттин показывают эту правду без модных режиссерских ухищрений. Неискушенному человеку даже может показаться, что режиссеры и вовсе ничего не делают, кроме того, что ставят камеру и включают ее. Потом, конечно, задумываешься: как же они так умудрились все снять, словно ни один из персонажей в упор их не замечает? Павел потом объяснил: прием есть такой – привычная камера. Вопрос, впрочем, не в том, что мужики к камере привыкли. А в том, что Павел и Антуан не строят границу между собой и теми, кого снимают. Они для них не “простой народ”, не “маленькие люди”, а Валерка, Толик, Султан, Апти… Павел и Антуан не собираются брать на себя роль судей. Они просто ставят зрителей лицом к лицу с реальностью. Отвернуться невозможно.
С другой реальностью – реальностью штампов и идеологических клише – сталкивают зрителя питерские художники Ольга и Александр Флоренские. Короткий метр, не обремененный пафосом идеологии большого кино, обожает комментарии. И потому может легко и ненатужно поиронизировать над созданием образа героя и врага в отдельно взятых культурах. Флоренские решили, что лучше всего борьбу идеального героя с врагами представить в воображаемых трофейных фильмах. Трофейные фильмы, понятное дело, — это фильмы, взятые в плен на войне. На этой войне воюет идеальный герой. Он храбро рубит шашкой танки, а потом взрывает сам себя (“Мусульманский трофейный фильм”). Он садится в самолет, кидает настоящие бомбы на игрушечные кораблики (потому что смерть у врагов всегда игрушечная, не может быть, чтобы им было так же больно, как тебе!), пикирует на эти кораблики и взрывается, как камикадзе (“Японский трофейный фильм”). Танцует с фройляйн, проходит в параде перед генералом, притаскивает пред око кинокамеры живого поросенка – русиш швайн… А потом игрушечные танки, так успешно двинувшиеся “дранг нах Остен”, долбит неведомо откуда взявший кулак (“Немецко-фашистский трофейный фильм”). Во всех “трофейных” фильмах создается игрушечный мир, в котором при этом люди должны умирать взаправду. Мир этот складывается по принципу коллажа: немного документов, много лозунгов и наспех сделанные декорации для статистов перед кинокамерой. Последняя становится символом власти, без нее невозможно создание игрушечной реальности.
Осознавая власть камеры как данность, хорошее короткометражное кино пуще огня боится пафоса. “Свадьба тишины” Павла Медведева – один из лучших короткометражных фильмов этого года. Он начинается с завораживающего крупного плана годовалого ребенка, раздумывающего, стоит зареветь сразу или немного попозже. Продолжается кадрами семейного застолья, где все как у всех, только вместо слов – летучие иероглифы жестов. Слово превращается в визуальный образ, парящий в абсолютной тишине. С другой стороны, обычные жесты, движения становятся повествованием. “Немота” фильма приближает зрителя к героям, лишенным слуха, а потому и голоса. Для авторов это принципиально важно. Они снимают не социальный очерк о жизни глухих рабочих сталелитейного завода, которые отлили царь-колокол весом в 75 тонн. Они делают фильм о способности человека слышать небо, даже если он не слышит грохот цеха. Обратное вовсе не факт. Отнюдь не обязательно тот, кто слышит крики соседей за стеной, непременно “достучится до небес”. Проблема эта выходит далеко за рамки врачебной практики. Скорее это вопрос, который каждый адресует себе сам. Поэтому тишина в фильме становится символом духовного усилия, сосредоточенности, дающей возможность услышать музыку сфер. Хныканье ребенка. Гортанную песню укачивающей его матери. “Господи, помилуй” – на выдохе, почти шепотом. Густой бас колокола.
Охотники за мгновеньями
Павел Костомаров и Антуан Каттин за свои 29 лет успели довольно много. Павел стал дипломированным биологом, учился на операторском факультете ВГИКа, поработал оператором на картине “Прогулка” и на нескольких документальных фильмах. Антуан Каттин окончил университет в Лозанне, выучил русский язык, стал специалистом по русской литературе и истории кино, поработал главным редактором журнала “De la revue de cinema”. Оказалось, что все это были предыстории. А история началась в российской деревне, где Антуан вместе с Павлом снял “Мирную жизнь”, получившую впоследствии несколько фестивальных призов. Первый их фильм – 16-минутный “Трансформатор” — тоже уже успел стать призером нескольких международных фестивалей. Сейчас Костомаров и Каттин работают над документальным фильмом “Алексей Герман – трудно быть Богом”.
— Павел, как образовался ваш с Антуаном творческий тандем?
— Я как оператор возил в Мюнхен на фестиваль картину “Поселение”. Антуан был в жюри. Он был единственный, кто говорил на фестивале по-русски. Ко мне тепло отнесся. Сказал, что, когда приедет в Россию, хотел бы со мной встретиться. Я это воспринял как европейскую вежливость. Не записывал его телефона. Он мой записал и потерял.
Прошло два года. Я сижу в доме кино в Питере. И вижу его. Я себе говорю: “Это же тот восторженный чудик. Посмотрим, узнает ли он меня”. Сел в уголочке, стал за ним наблюдать. Потом он мне рассказывал: “Чувствую, кто-то меня сверлит взглядом. Неприятно. Оборачиваюсь: сидишь ты”. Он ко мне подбежал: “Почему ты исчез. Я не могу достать твой телефон”. — “Зачем тебе мой телефон?” — “Ну, я хотел поговорить…” — “Ну, говори”. В общем, слово за слово, разговорились. Я через несколько дней должен был ехать в экспедицию на съемки. И Антуану удалось устроиться на эту картину ассистентом оператора. Чтобы он просто поездил по России. Мы сильно сдружились в экспедиции. Потом был фильм “Пейзаж”. На нем параллельно мы сняли “Трансформатор”. С этого момента уже стали работать вместе. Организовали свою студию и теперь пытаемся делать кино.
— “Мирная жизнь” показывает жизнь двух чеченцев, отца и сына, в русской деревне. Тема – беспроигрышная для фестивального кино. Выбирая тему, вы ориентировались как-то на фестивальную конъюнктуру?
— После фильма “Мирная жизнь” мне сказали: “Какой ужас, как ты в этом живешь…”. Я ответил: “Извини, но ты тоже в этом живешь. Мы все в этом живем, просто отворачиваемся от того, что нас до поры до времени не касается…”.
Я ходил на митинг в поддержку НТВ – его закрыли. Я ходил на митинг после убийства Старовойтовой. И что? Я хотел снять фильм про Чечню, потому что мне не нравится эта война. Можно воевать на стороне чеченцев. Можно уехать в Германию, сидеть там и говорить: “Фу, какой ужас! Хорошо, что я уехал из этой страны…” Есть у меня такие знакомые. Я считаю, что наше дело – снимать кино. И показывать правду — если получится. На мой взгляд, фильм получился не только о Чечне. Он о толерантности, о том, почему и зачем мы мучаем себя и других.
Что касается конъюнктуры…. Фестивальные призы никоим образом не помогают жить. Посмотрим, но мне кажется, что эфирного будущего в России у этих фильмов нет. Даже “Трансформатор” ни один телеканал не покажет – хотя бы из-за мата, который звучит в фильме. “Мирная жизнь” — это моя гражданская позиция. Моя и Антуана.
— Привлекает, что эта гражданская позиция высказана ненавязчиво.
— Больше всего мы боялись сделать из этого материала политический ролик. Хотели, чтобы фильм был просто о жизни. У нас на него ушел год. Полгода снимали и полгода монтировали.
— Полгода вы сидели в деревне за свой счет?
— Нет, полгода длился съемочный период. Мы жили там дней десять, потом уезжали в Питер или в Москву. Там очень тяжело жить. Мы снимали первый день. Остальные девять выживали: мыли посуду, готовили еду. Я ловил себя на мысли: надо идти снимать, а я думаю — нет, лучше буду кашу варить. Султан и Апти привыкли к такой суровой средневековой жизни. А мы с Антуаном просто подыхали: замерзали, промокали, сушились…
— Как вы нашли героев?
— Два года назад я снимал Султана для фильма “Портрет”, который делал Сергей Лозница. Лозница был режиссером, я — оператором. Султан мне очень понравился. Я запомнил эту деревню в Новгородской области. Предложил Антуану: давай съездим, там интересный мужик живет. Приехали. А нам говорят, что такой мужик не живет и никогда здесь не жил. Выяснилось, что два года назад Султан в деревне просто что-то строил. Мы расстроились. И тут выходим и … сталкиваемся с Султаном. Он снова приехал подзаработать. Он меня не узнал. Я показал ему фотографию. Мы начали жить в той же избе, что и он с сыном.
Старались как можно больше времени быть вместе с ними и наблюдать жизнь. Ели, спали в избе, мылись в бане. Единственное — не работали вместе. Мы из-за этого мучились, хотелось им как-то помочь – временами им было очень тяжело. Но мы с Антоном решили, что наша работа – снимать. Мы с ними подружились. Привыкли друг к другу. Поэтому они на камеру не реагируют.
— Почему вы не отказывались от ненормативной лексики? Она сужает возможности показа фильмов.
— Там все говорят матом: и женщины, и мужчины, и дети. Для них это обыденный язык. Попросить их не говорить матом – все равно что вас попросить ходить на руках. Дескать, на ногах неприлично, давайте будем на руках ходить.
Для меня не стоит проблема мата. Для меня проблема, чтобы человек был живой. Как ему удобно говорить, так он и говорит. Я перед показом “Трансформатора” специально предупредил зрителей, что в фильме звучит мат. Если вы считаете, что это для вас недопустимо, не смотрите картину. Я не понимаю, почему многие люди болезненно это воспринимают как оскорбление.
— …Потому что текст с экрана обращен к зрителю.
— Текст Валеры, которого мы снимали в “Трансформаторе”, был обращен к нам с Антуаном. Мы сидели на станции, что на дороге из Москвы в Питер. Делали фильм “Пейзаж”. И там мужики уронили трансформатор на дороге. Огромный шкаф весом в 250 тонн. Они его везли куда-то и уронили вместе с машиной в кювет. Валерку оставили сторожить. Потом у него стали исчезать деньги, вещи. Потом исчезла машина. Но он такой невезучий, что это неудивительно. Начальство про него забыло. Никаких ему ни зарплат, ни суточных. Ботинки порвались. Так он и караулил трансформатор, всеми забытый. Из гостиницы его выгнали, потому что у него денег не было. Последние месяцы он жил в железном вагончике, какие ставят на стройке.
Антуан долго просил и в один прекрасный момент просто заставил меня пойти с ним и снять Валерку. Он верил, что это интересно. Я — не верил и шел работать с большой ленью. Мы сняли весь материал за час. Потом долго его монтировали.
— Мужики знали, что камера работает?
— Я отложил камеру на метр — на расстояние вытянутой руки…. Сказал, что камера намокла, сушится, не работает. 30 минут я плавно за ним камеру водил, когда он двигался. Я даже не знал, попал ли он в кадр. Съемка велась вслепую, наобум.
— А второй человек – напарник?
— Нет, это сосед из ближайшего дома от упавшего трансформатора. Он от своей сварливой жены убегал и сидел у Валерки, чтобы она его не доставала. Они сидели, разговаривали, выпивали.
Антуан все время говорил: “Паша, не надо второго снимать. Крупно сними Валерку”. Я не послушал его. Скомпоновал их интуитивно. И в конце оказалось, что был прав. Не было бы его последней фразы “Ну, что ты все болтаешь… Пей и жди”, — не имело бы смысла делать фильм.
И “Мирная жизнь”, и “Трансформатор” — каскад случайных обстоятельств. Эти два фильма сложились из кусочков жизни, которые нам удавалось интуитивно схватить без каких-то выстроенных и продуманных режиссерских ходов. Нас там – минимум. Это мне больше всего и нравится – просто брать жизнь как она есть.
— Дальше что собираетесь делать?
— Есть масса документальных сценариев. Жизнь придумывает гораздо умнее, глубже и тоньше, чем любой сценарист. Например, я очень рад, что во время съемок “Мирной жизни” поставил работающую камеру и ушел из комнаты. Я не знал, что будет. Туда зашел Витя – бригадир строителей в коровнике. Он всеми командует, сам ничего не делает, собаку тоже учит жизни. Витя пообщался с собачкой, выпил водочки. Потом уходит и напоследок бьет собаку ногой. Так просто, чтобы знала, кто главный. Такое разве можно придумать?
— Идея отправиться на такую охоту с Антуаном в Швейцарию или Африку, положим, Вас не привлекала?
— Нет, у нас все интереснее. Больше событий. Огромный диапазон возможностей. В чем Россия настоящая супердержава, так это в материале для документального кино. Успехи и в области балета, и в космонавтике у нас в прошлом. А будущее документального кино у нас самое светлое