Рассказ
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 10, 2005
Познакомились на железнодорожной станции. Он возвращался домой; она пришла, как ходила все лето. Как на праздник шла; из города – на станцию, провожать поезда. Убегала из дома, уходила потихоньку, втайне от матери. Снимала туфли и опускала босые ноги в теплую пыль на обочине. Пыльное облако плыло следом. Город маленький, в степи. Евреев человек двести. Все друг друга знают. Ей семнадцать. Красивая еврейская девочка. Большие, чуть выпуклые глаза с поволокой. Синие. Высокая, волосы пышные, рыжеватые.
Он ее чуть ниже. Кривой нос. Жесткое, худое, скуластое лицо. Обшарпанный чемодан. Перекидывает из одной руки в другую. Мышцы на руке надуваются от напряжения. А что может быть в чемоданчике дембеля? Гантели?
У нее веки тяжелые. Светлые ресницы. Она опускает глаза, словно стесняется. А потом уже и не опускает. Слушает, засматривается ему в лицо. Интересно ей. Он везде бывал, все видел. Он – бывалый. А она нигде не была, ничего не видела. У него уже целая жизнь и армия позади. У нее – только уроки музыки. Учит ее тетя Фая, мамина троюродная сестра. Она – одна дочка, любимая, единственная. Отец умер, только мама осталась. Он – из большой семьи, старший сын. Передумал и домой возвращаться не стал. Слез на станции, которая приглянулась. Увидел рыжеватую макушку, профиль, косынку на шее. Волосы отсвечивали в лучах садящегося солнца. Увидел и спрыгнул на откос. Там и платформы-то не было. Даже и не станция. Так, остановка в степи.
Пошли вместе в город. Следом за ними – хозяйки с корзинами. В корзинах теплая картошка и яйца. Она ушла вперед, он – чуть позади. Глядел на ее босые ноги, на развивающийся подол легкого ситцевого платья в мелкий цветочек. Она шла, размахивая левой рукой, в которой несла свои туфли. Время от времени наклонялась, чтобы сорвать травинку. Покусывала стебелек, потом бросала на дорогу, нагибалась, срывала новый. Он все время говорил, рассказывал о разных городах, о себе. Она слушала, ветер шевелил ее волосы, солнце садилось за степь. Вдали показались крыши домов. На повороте она наклонилась, выбрала самую большую ромашку. Он воровато оглянулся. Хозяйки, что шли следом, остались далеко позади. Он бросил свой чемодан в траву, она повернула голову, и он сильно ее толкнул. Она упала в высокую траву, и он упал на нее сверху. Она стала было кричать, но он зажал ей рот ладонью, схватил левую руку, в которой она несла туфли, прижал к земле. Она била его по лицу, по спине правой свободной рукой. Тогда он навалился на эту руку левым боком. Она рванулась, выкарабкалась из-под него, поползла на четвереньках прочь, но не к дороге, а глубже в заросли кустарника. Он прыгнул с земли прямо ей на спину – как зверь; прижал к траве и камням, ткнул лицом в пыль, стал кусать за плечи, оседлал, рвал платье, зарылся лицом в волосы на затылке. Мимо шли бабы, слышны были их голоса, но она не закричала, а только вырывалась, рвалась освободиться, а он целовал ее в шею под волосами, рычал и тихо смеялся. Бабы прошли мимо, не остановились, и они катались по траве, по камням. Какой-то камень или корень впился ей в бок, и она охнула. Он навалился, стал задирать подол. Она ударила его ногой в живот, он застонал было, но тут же схватил ее за эту голую ногу и рывком потянул на себя. Она поехала по траве, как с горки. “Не надо!!” — прозвенело в темноте, день угасал… Но он уже насиловал ее, уже бился у нее внутри, между ногами, задрав левую ногу к небу так резко, что у напряглись мышцы на спине. “Не хочу…” — но он уже переворачивал ее на живот, и она уткнулась лицом в угол чемодана, который оказался рядом.
Они поженились через три месяца. Живота еще не было, но были пятна и синяки под глазами. Он целовал ее взасос всем на зависть и говорил, что будет носить на руках. Мама плакала.
Родилась девочка, назвали Розой. Зимой переехали в Киев. Жили в общежитии. Он пошел учиться на бухгалтера, она сидела дома. Роза болела, все время плакала по ночам. Он не пил, не ругался матом, но она его боялась, все ждала, что ударит, закричит. Он не кричал, был ровным, ласковым, помогал ей по дому, нянчился с ребенком. Внутри у нее все застыло, остановилось, на него она смотрела из-под ресниц, бросала быстрые опасливые вгзляды, но привязалась, старалась угодить. Иногда на нее накатывала тоска, волной, как тучи над степью. Она не плакала, только сидела у окна, молча, угрюмо. У него появились друзья, стали ходить в гости. Она дичилась, боялась людей. Он был смешливый, щедрый, любил погулять, любил людей, застолье. Подарил ей старенькую гармошку вместо оставшегося дома пианино. Она только горько улыбнулась, потрогала клавиши, но играть не стала. Один раз к ней приехала мама. Она очень ждала ее приезда, мыла полы, купала Розу. Но мама стала сразу возиться с внучкой, так и не удалось им побыть вместе. А она молчала, не стала доверяться, только обняла мать, когда та уже уезжала. А раньше была маминой дочкой.
Он закончил курсы, пошел на службу, подрабатывал по ночам грузчиком, вступил в партию. Им дали комнату в общежитии. Через два года родился мальчик Саша. Получили двухкомнатную квартиру. Приехала мама, стали жить вместе. Мама возилась с детьми, готовила, помогала. Она пошла учиться – он настоял.
Потом она пошла работать в школу. Его продвигали по службе. Он много ездил. Тогда она отдыхала, становилась весела, возилась с детьми. На третьем году у Розы начались припадки – она падала на пол, била руками и ногами, кричала. “Проклятая”, — сказала она. Мама смотрела на нее в ужасе. Он ее любил, она это знала. Был нежен, добр, а у нее перед глазами все стояло темное небо и его веселое лицо. Он тогда все приговаривал: “Подожди, подожди, сейчас тебе будет хорошо… потерпи, девка… ох, хороша девка…” Она хотела заплакать, но не заплакала. Платье он на ней тогда все изорвал, измял груди; на животе, на руках у нее были синяки. Потом лежал на спине, смотрел в небо, закурил. Она попыталась отползти. Он притянул ее обратно, обнял. Она лежала, застывшая, натянутая, как струна. Потом он отвел ее домой. Они крались в темноте, закоулками. Подошли к окну. Он подтолкнул ее, она вздрогнула, но полезла. Он было полез следом, но тогда в ней вспыхнула ярость. Она ударила его цветочным горшком – по пальцам, ухватившимся за подоконик. Он засмеялся и спрыгнул обратно на землю. На следующий день он пришел к ее матери, знакомиться. Смеялся, балагурил. Мама сидела прямая, не касаясь спинки стула. Пришла тетя Фая. Тете он понравился.
В десять лет заметили, что Роза заговаривается. Сашенька был славный, умненький, хорошо учился. Роза заговорила поздно и не хотела вставать, долго ползала. Может, потому что ее мало брали на руки, она все время плакала и кричала. Охотно шла к отцу, но боялась мать.
Они хорошо жили. В доме был достаток, мир. Они никогда не ссорились. Она была хорошей хозяйкой, матерью. У нее не было подруг. Только работа, семья, дети. В сорок лет у него обнаружили рак. Изрезали шею, облучали. Он не сдавался, все шутил, говорил, что все выдюжит с такой женой. Она и вправду была преданной, ходила за ним. Через два года опухоль вернулась, пошли метастазы. Ему удалили правый глаз. Он стал похож на разбойника: нос кривой, шрамы на шее, вместо глаза – тоже шрам. Он стал беспокойным, курить не бросил, несколько раз напился до буйства, до безумия. Кричал и бил мебель, замахнулся на нее табуреткой. Она, словно все жизнь этого ждала, бросилась к нему с ножом. Мама ее остановила, повисла у нее на шее. Хорошо, дети гостили у тети Фаи.
Он стал гулять. Завел женщину на стороне, перестал носить в дом деньги. Приходил, садился за стол, требовал обед. Поев, вставал и уходил. Иногда пропадал по нескольку дней. Она терпела. Иногда, приходил ночью, будил ее, шарил руками, хватал, щипал. Требовал: “Говори, любишь, любишь? Говори, сука, хорошо тебе со мной?”
Ему назначили очередную операцию. Она ходила к нему в больницу, ухаживала за ним. Мама плакала. Она очень постарела, передвигалась с трудом, плохо спала.
На этот раз ему удалили часть скулы. Это уже не было его лицо. Она смотрела на него и думала – это другое лицо. То, веселое лицо в темном небе, над ней, его уже не было, озорного того лица. Дети подросли. Розу отдали в школу для умственно отсталых детей. Девочка была похожа на маму. Только глаза у нее были странные, тяжелые, дикие.
Мама умерла весной. Она хотела заплакать на похоронах, но опять не заплакала. Он шел за гробом вместе с ней, рядом. Шел, с трудом переставляя ноги. Он был уже очень слаб.
На следующий день она пошла в синагогу. Ходила вокруг, боялась войти, но к ней подошли, спросили, нужна ли помощь.
Виза пришла через два месяца. Их выпустили почти сразу. Она сама паковала вещи. Он уже не вставал. Лежал, смотрел в потолок.
Ехали тяжело. В самолете он терял сознание. В Италии их не хотели сажать в самолет. Боялись, что не долетит. В Америке его сразу же госпитализировали. Она умоляла врачей помочь. Плакала. Кричала. Он умер через месяц.
Ей было еще не очень много лет, она не была еще старой. Пушистые рыжеватые волосы поблекли, поседели. Иногда она подкрашивала их, но редко. В волосах всегда сквозила седина. Розу отдали в программу для отстающих в развитии, стали платить ей пенсию. Сашенька хорошо учился. Если бы не было детей, тогда она могла бы с собой что-нибудь сделать. Ей хотелось закончить, все, разом. Но у нее были дети.
Каждый месяц она ездит на кладбище, сажает цветы, поливает, выдергивает сорную траву. Сидит на земле, на короткой, подстриженной травке, смотрит на небо, молчит, курит. Все осталось почти по-прежнему. Она почти не изменилась. Только вот стала курить.