Рассказ
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 6, 2004
Таня смотрела то в зеркало, надколотое при землетрясении, то на часы.
К восьми муж не пришел. Она постучалась к соседке. Механика вызвали на лодку. “В окно посмотри, — сказала его жена. — Штормовая-два!”
На крышах пятиэтажок, которых в гарнизоне было шесть, установлены прожекторы, по одному над каждым подъездом. Резкий луч не пробивал пургу. Видимость нулевая.
Таня включила телевизор. Экран рябил и шипел. Она отключила звук. Перед землетрясением, минуты за три, всегда можно услышать гул. Таня никак не могла забыть ту ночь любви, когда потолок и стены вдруг поплыли. Все задрожало так, что показалось: вот-вот все рухнет. Таня выпрыгнула из кровати, стала что-то кричать. “Стань под косяк”, — сказал невозмутимо муж.
После той ночи у окна всегда стоит рюкзак с документами и всем необходимым. Однажды, когда муж был в автономке, Таня схватила этот рюкзак, открыла окно и прыгнула с третьего этажа в сугроб. Просто так. Для тренировки. Сапожки потом пришлось откапывать.
Сейчас слышался только вой ветра.
Она взяла гитару, проверила строй. Разложила перед собой листочки с текстами, переписанными с кассет. Голос звонко звучал в пустой комнате. Она пела Под небом голубым, когда позвонили в дверь.
Она вскочила. Взглянула в зеркало, пощипала скулы, и на ходу облизнула губы.
Матрос, кивнув ей, протянул через порог буханку белого хлеба:
— Вам! Передал товарищ капт.
Руки были красные от холода. Снег облепил ресницы. Бушлат обледенел за два километра, пройденных от пирса.
— Заходите!
Не решаясь, он постукивал ботинками.
— Скорей, сквозит! – Сделав шаг назад, Таня взяла буханку из гарнизонной пекарни. – Спасибо. Без чая не отпущу.
Сделав шаг в семейный уют, матрос вернулся, чтобы снять бушлат, который положил там на пол.
— Присаживайтесь.
Табуреток было две. Ещё трёхтонным контейнером из Владивостока приплыли кровать, трюмо и стол-книжка. Остальная мебель была казенной. Таня сняла глубокую тарелку с блинов, ожидавших мужа. Включила электрочайник, поставила чашки и сахарницу.
— А можно только заварку?
— Холодный же будет? – удивилась Таня. Она думала, что заварку пьют только зэки. — Сделаю вам фифти-фифти. Штормовая надолго?
— До утра не ждите. А там, как погода.
— А на “бочку” когда? Третий день в бухте дежурит одна и та же лодка.
— Через день, не раньше.
Беспогонные плечи были у него широкие.
— Сами вы откуда?
— Из Москвы.
— Учились, работали?
— Рокером был.
Таня подняла брови.
— Гонял на мотоцикле. Нарушал общественный порядок. Не читали в газетах про “Ангелов ада”? Вот и услали куда подальше. Исправляться.
— Берите блины, не стесняйтесь. – Она вскочила, открыла холодильник “Чинар”: в последний завоз муж выиграл право на покупку в офицерской лотерее. Коробку с шоколадками, которые в автономке муж наменял для нее на сигареты, выставлять раздумала.
Поставила перед ним сгущенку.
— Девушка у вас есть?
— Вернусь, увидим. Три года срок большой.
Таня положила нога на ногу, но тут же снова вскочила за чайной ложкой. Мельком глянула в зеркало. Волосы вились, глаза сияли.
Матрос взял ложечку, окунул в сгущенку.
Она сложила ему блин.
— Без яиц, но вроде…
Она не закончила фразу. Свет погас. Их дом отключали в девять ноль-ноль.
— Сейчас я свечу найду…
В темноте он сидел неподвижно, положив руки на колени. Она стала шарить по клеенке, привстала, чтобы вытащить коробок из кармана джинсов.
— Минут через пять дадут, — сказал матрос.
— Могут и задержать. По расписанию только выключают… А в штабе горит?
— Там всегда горит.
Выше этажом хлопнула дверь. Снова Луценко побежала к старпому. Чужих в гарнизоне не было, романов не скрыть. А романы были всегда, потому что из восьми подлодок одна постоянно находилась в автономке. Так и говорили: “Камчатка спит под одним одеялом”.
Таня зажгла свечу.
Пламя отражалось в карих глазах матроса.
— Угощайтесь.
Он снял с колена руки, подхватил блином сгущенку и отправил в рот. Желваки обозначили подбородок с рекламы “Мальборо”.
— Давайте на “ты”.
— Вам можно.
— Да какая разница?
— Не положено.
— Мы же тут одни?
— Извините, но… Если узнает товарищ каптн…
Должность мужа матрос выговаривал невнятно: будто через силу.
— Как вас зовут?
— Юстицкий — То есть, это… Виктор.
— Меня Татьяна.
— Знаем.
Конечно, они знали все о женах офицеров. Это жены о матросах не знали ничего. Интересно, как бы он себя повел, если бы мы встретились в Петропавловске-Камчатском? В ресторане “Океан”? Кадрил бы, наверно. “Танцы-шманцы-обниманцы, целовальсы-щупальцы”,- как шутил физрук Надир Ровгатович, которого потом выгнали из музучилища за аморалку. В голове у Тани прозвучал строгий голос Холодова, который сейчас на лодке вместе с мужем: “Где живешь, не следи!”
— Как они там?
— Как обычно. Готовность номер один… Сидим на лодке в полном составе.
Чай он пил бесшумно, движения спокойные.
— Чем вы собираетесь заняться после службы?
— Пока не решил.
В квартире у старпома заиграл магнитофон на батарейках. Стали доноситься звуки ламбады. Из пачки “Примы” Таня вынула сигарету, и тут же москвич привстал, чтобы поднести огня. Выпустив дым первой затяжки, она сняла с кончика языка табачную крошку.
— Вы это… от спички отломите кусочек и вставьте вместо фильтра.
Под взглядом матроса она так и сделала, после чего затянулась полной грудью.
— А я в Москве училась. В каком районе вы живете?
— Тушино.
— Не была. Арбат, Калининский проспект… А знаете кондитерский на Герцена, 13? Напротив консерватории? Я там покупала вафельные торты. Шоколад “Вдохновение”… Конфеты “Стратосфера”… Шоколадных зайцев. Жаль, зайцы внутри пустые!
— В казарме, — сказал матрос, — мы слышим, когда вы играете на пианино в красном уголке.
Об этом Таня догадывалась, потому никогда не решалась петь. Она выдержала паузу, в надежде что он скажет, нравится или нет. Матрос молчал.
— Двадцать третьего февраля буду играть на скрипке в клубе. Бах, Вивальди, Паганини. Приглашу весь личный состав. Но вам, наверно, не интересно будет.
— Обязательно придем. Я ведь тоже начинал на скрипке.
— А потом?
— Через два года бросил.
— А меня мама заставляла. Однажды даже смычок об меня сломала…
— Я думал, у вас призвание, — сказал матрос. – Кем же вы хотели быть?
— Офицером Военно-морского флота. О!..
Зажегся свет. Глаза матроса были широко раскрыты.
— Вы что, серьезно?
— Абсолютно. — Она стала складывать новый блин, но матрос поднялся.
— Спасибо, мне пора.
— Заверну вам с собой.
— Нет-нет.
— Сигарету?
— Если можно, две.
— Берите всю пачку!
С площадки москвич обернулся:
— Пожалуйста, не говорите товарищу капитану.
— О чем? – удивилась Таня.
*
Сквозь луч прожектора снег падал большими хлопьями.
Последний раз, когда объявили “штормовую-2”, дома стало так одиноко и тоскливо, что она завернула горку горячих блинов в целлофановый мешочек, обмотав в полотенце вместе с тарелкой, прижала к груди и, застегнув поверх пальто, вышла в пургу. Два километра – совсем нечего, когда знаешь дорогу, а впереди ждет подлодка. Но ей повезло – едва она вышла, как ее подобрал КрАЗ. Она вышла у последнего пирса. Лодку было не видно. Таня пошла вдоль пирса, и постепенно стал вырисовываться чёрный силуэт. Таня стала спускаться по длинной трубе со скобками-ступеньками. От этого всегда захватывало дух. Отец был тоже моряком, только гражданским. Ему она не завидовала. Но подлодка Таню завораживала. По-кошачьи спрыгнув с последней скобки, Таня сразу попала в центральный отсек. Дежурный офицер стоял к ней спиной. Это был её муж. Упершись рукой об стол, муж матерился на всю лодку по трансляции. Таня застыла. Место начальника вычислительной группы было пусто, по экрану бегали зеленые точки. Ручки перископа были на полметра выше ее головы. Отсеки с обеих сторон задраены. Акустик, заметив ее, тут же снял наушники:
— Обмелюхин!
Муж не реагировал.
– Эй! — Акустик свистнул. – У нас гости!
– Да подожди ты! – отмахнулся муж. Повернулся и остолбенел.
Не мигая, он смотрел на Таню, командуя по трансляции уже без мата.
Круглая дверь открылась, Холодов переступил:
— Твою мать, б-бл… — Слова так и застыли на губах. Но нашелся он мгновенно, расплывшись в радушной улыбке.
Муж продолжал:
— Внимание по отсекам! На лодке гости. В центральный вход только комсоставу. О происшествиях докладывать по рации. Конец связи.
— Всем привет! Полевая кухня! Чаек сообразим?
Придерживая на груди домашние блины, Таня начала расстегиваться.
*
Разбудил скрежет ключа, не сразу попавшего в цель. Откинув стеганое одеяло, Таня завернулась в халат и выключила настольную лампу, повернутую так, чтобы свет падал на Дэвида Боуи.
Повесив шинель, муж попросил: “Танюш, пришей воротничок” и ловко увернулся от объятий.
— Брось рубашку в тазик, — сказала она вслед.
В прихожей он оставил запах лодки. Сапоги издавали запах гуталина. Эти меховые сапоги на каблуках, присланные его мамой из Вятки, муж предпочитал грубым форменным.
Зевая, Таня включила чайник. Поставила на плиту вчерашний борщ и сковородку.
Муж плескался в ванне.
Она соскребла с морковки защитный слой извести, потерла на терке. Добавила два зубчика чеснока, смешала с майонезом. Порезала хлеб вдвое толще обычного – как он любил.
Муж появился в своем бордовом махровом халате. Он был чисто выбрит и надушен французским одеколоном “О’ Жен”, который он купил себе, когда были в отпуске в Ленинграде. Волосы красиво вились, а глаза, как у ребенка. Голубые-голубые.
Он потер ладони:
— Блинчики?
Халат разошелся, обнажив стройные ноги. Поймав взгляд Тани, муж развернулся в полоборота и кокетливо приподнял ножку:
— Побрить, и в капрон!
Она спохватилась:
— Сначала поешь!
— О! Есть и салат? Жена ждала! Жена ждала!
— А как же… Знаешь анекдот? Приходит кот со службы. Кошечка открывает ему и говорит: “Давай играть в прятки. Если найдешь, то я твоя. А если нет, то я в шкафу”.
Муж наворачивал.
— Сметанки нет? – спросил он, когда она поставила тарелку с борщом.
— До следующего привоза. Только майонез.
— Ну, что ж…
— А у меня вчера был гость.
— А, Юстицкий…
— Такой воспитанный. Еле войти уговорила.
— Тот еще гусь…
— Он из Москвы, ты знаешь?
— Я знаю, кто он.
— В смысле?
— Стукач, бля! Все, что творится у матросов, мичману докладывает. Уже два года, и никто не заподозрил.
— Никогда бы не подумала…
— Так и я бы не узнал, если бы не мичман. О чем говорили-то?
— Так, ни о чем. А что за интерес своих закладывать?
— С начальством выгодно дружить. А мичман пайки распределяет. Нам абрикосовый компот, другим сливовый. Сметаны нам три литра, остальным по норме. Литр.
Муж закурил “Опал”.
— Так вот почему Нинка возмущалась…Жена акустика. А я не поняла. Думала всем все одинаково.
— Да уж одинаково… А вино с автономки, а шоколад? Все мичман.
— Слушай, — вспомнила вдруг Таня. – Письмо, которое ты написал мне с автономки…
— Ну?
— Как же оно дошло?
— Секретная информация.
— Да ладно…
— Аварийное всплытие. Тонули мы, Танюша.
— Как?
— Да так. Как тонут…
— И ты ничего мне не рассказывал?
— Чего рассказывать. Выходить опасно, лодки старые, у пирса тонут. Одно слово дизелюхи. Нигде уж таких нет. Наша, головная, три года в ремонте стояла, а стоило выйти в автономку… — Он махнул рукой. – Короче, всплыли. В пределах видимости траулер. Ну, мы им письма туда со спиртом…
Он затушил сигарету, потянулся:
— Часок бы подремать.
— Конечно, иди. Знаешь? Вчера, тебя не дождавшись, я полюбила того, что в центре над кроватью.
— Ты моя Эммануэль…
Она стала убирать посуду. Из спальни муж крикнул:
— Это которого из них?
Она пришла и показала пальцем на певца с подведенными глазами.
— Это же женщина!
— Разве? – огорчилась Таня. – Я думала, что Дэвид Боуи.
— Нет. Это эта…
— Кто?
— Ну, как ее… Вояж, вояж… — Муж прикрыл глаза, и тут же отрубился, но усилие воспоминания застыло на совсем еще мальчишеском лице.