Рассказ
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 5, 2004
Мне было пять лет. Пятилетние сраму не имут и не отвечают за свои поступки. Я почти с рождения жил в доме матери моей матери и не представлял себе другого, более счастливого семейства, хотя и звал ее бабушкой. Для меня это было верховное существо, наделенное умом, добротой и справедливостью.
Мы продавали в войну молоко нашей коровы, и бабушка никогда не позволяла разбавлять его водой, как это делали все другие молочницы.
К ней ходили советоваться по разным делам.
Не раз посылала она меня позвать нищего, раздобывшего бутылочку спиртного и расположившегося над речкой, на лужайке возле нашего дома.
— Позови его, пусть закусит, — говорила бабушка. — А то без закуски он там быстро захмелеет.
— Это же нищий, — возражал я ей. — Они бездельники!
Бабушка сердилась.
— Вот когда ты сам протянешь руку, тогда и будешь судить, — говорила она мне строго. – А пока что всегда подавай тем, кто просит.
— А он и не просит, — возражал я.
На мою пятилетнюю логику бабушке крыть было нечем, но меня все равно отправляли звать пьянчужку к столу.
Рассказываю это, чтобы дать понять, с каким уважением я к ней относился. Бабушка часто ходила в церковь. В мое время те, кто ходили в церковь, были хотя бы немного лучше в церковь никогда не ходивших — теперь все стало наоборот. Мы жили под горой, там, где речка изгибалась не так круто, как гора, оставляя нашему дому плоский клин заливной плодородной земли, где был разбит наш сад и огород. Мы держали корову Зорьку, поросенка Борю и десятка три кур. Мещанская жизнь со своим небольшим натуральным хозяйством кажется мне до сих единственной формой достойной и свободной жизни человека среди людей. Проголодался – съешь, что тебе послано, и будь доволен и счастлив. Не выбрасывай корок – их съест поросенок. Не бросай в мусор кости – их сгрызет собака. Не делай пакостей соседу – он отдаст тебе хуже. Я видел людей и моложе, и красивее бабушки, но никогда не встречал никого, чьи суждения были бы так ясны, справедливы и поистине благородны. Однако именно с бабушкой связано у меня одно из самых тяжелых событий моей жизни.
Мы жили под горой, и в нашу подгорную жизнь сверху, из сторожки Вознесенского собора, приспособленного под хранение картошки, каждый день спускался независимый, молодой, полный сил и грациозный, как варвар, сторожихин кот Васенька. Васенька хищно облизывался на небольшое стадо наших кур, но не решался их атаковать. Кур защищал их владыка петух Петр Петрович, пестрая быстроногая птица, важная, как нынешние москвичи, и с серьезными шпорами на желтых кожаных ногах, выступающих из мохнатых зеленых штанишек. Петр Петрович кота бивал крыльями, гнал и жестоко клевал в его гибкую спину. Однако нашу наседку, по-женски неинтересную для Петра Петровича, он не защищал, и она гуляла в стороне со своим цыплячьим выводком.
Коты быстры, умны и расторопны. Васенька часами кружил вокруг наседкиного стада и, улучив момент, хватал цыпленка и, прокусив ему грудку, нес доедать на покое в сторожку. За месяц Васенька перетаскал два десятка цыплят, все более входивших во вкусный возраст.
Приближалась война. Польские кавалеристы гонорово полегли под немецкие танки. Французские офицеры благоразумно разъехались по домам, оставив полки и батальоны сдаваться северным соседям. Обо всем этом я не знал, хотя мы с бабушкой часами пили чай и слушали черный блин репродуктора, засиженный мухами и почему-то пробитый четырьмя симметричными дырками с левой стороны. В пятилетнем возрасте внешний мир кончается за километр от дома, и все, что дальше, не вызывает интереса. Чувствовалось только, что еда становится центром наших забот, и землянику, которую я собирал на горе, бабушка просила сразу не съедать, а ставить на стол вместо десерта.
— Сыночек! – сказала однажды мне бабушка, как она всегда меня звала, когда хотела сказать что-то важное. – Ты знаешь, Васенька утащил за этот месяц двадцать пять цыплят, один другого краше. Что же нам делать? Я уже ходила к сторожихе, она только плечами пожимает. Я не сторож коту своему, говорит, словно Каин в Библии. Он моложе, мне за ним не угнаться.
Я знал, что бабушка спрашивает не для того, чтоб я ответил. Она уже знает, что надо делать.
— Сыночек! – сказала она. — Нужно его поймать, а то он всех цыплят передушит, и на будущий год мы вообще без кур останемся.
Поймать кота должен был я.
Я долго выслеживал Васеньку. Это было не просто. Васенька скрывался в колючих кустах крыжовника, через которые мне было не продраться. Много раз я видел, как он углом рта выкусывает какие-то желтые цветочки, пробует на зуб целебные травки, растущие под бузиной. Но только я приближался, он кидался наутек. Васенька был ловким и неглупым молодым котом, без труда предвидевшим все мои уловки. Казалось, он надо мной просто смеялся, даже перестал носить добычу в сторожку, так что мы находили то тут, то там под кустами следы его обжорства: обглоданные тонкие цыплячьи ножки или косточки предплечья.
Однажды я сидел возле окошка, выходившего в наш палисадник с кустами сирени и клумбами – по-местному, “полусадик”. Неожиданно, скосив глаза вниз, я увидел Васеньку, который бесстыдно грел на солнце наполненное нашим цыпленком брюхо, бесстрашно развалившись на нашей скамейке под самыми окнами. Выждав несколько секунд, я бросился вниз головой из окна, срывая занавески, опрокидывая горшки с геранью и фуксией. Я упал на скамейку и успел схватить тут же бросившегося наутек кота за задние лапы. Он рвал мне когтями лицо, бил хвостом, фырчал и пытался укусить, но я обхватил его мертвой хваткой поперек живота, пряча лицо ему в подмышку.
— Бабушка! – кричал я отчаянно, пока она не прибежала с мешком и палкой.
Бабушка оглушила Васеньку палкой, и мы засунули его в холщовый
мешок из-под картошки, крепко связав устье тонкой бечевкой.
Никогда в жизни не видел я такого мешка. Он прыгал в высоту, катался по дорожке, урчал изнутри не кошачьими голосами, рвался вперед, бросался в стороны. Наконец мешок немного приутих и опал, присел на землю.
— Сыночек! – сказала бабушка решительно и твердо. — А ведь нам придется его убить!
— Может, отнесем подальше в лес? – спросил я несмело.
— Кошки за двести километров прибегают. Находят свой дом и хозяйку. Он опять прискачет и заморит нас голодом.
Я не мог с ней спорить. Мне это даже не приходило в голову.
До сих пор я не знал, что это значит: убить. Я думал, это означает просто остановить чье-то существование, вроде как закрыть дверь или задуть нашу керосиновую лампу-семилинейку. Бабушка начала убивать кота. Она взяла палку и своими старыми руками стала бить кота в мешке. После каждого удара мешок оживал и взрывался. Он начинал слепо метаться из стороны в сторону, верещал на разные голоса и шипел, как паровоз на подходе к нашей станции.
— Больше не могу, — сказала бабушка жалобно. — Сил моих нету. Давай теперь ты.
Я взял палку, прицелился и ударил мешку по голове. Но мешок, словно зрячий, ловко увернулся, и мой удар пришелся ему по хвосту. Из мешка раздался жалобный, почти человеческий стон, и спустя мгновение мешок ловко бросился мне на грудь.
— Так мы его не забьем никогда, — сказала бабушка. – Пойдем!
Взвалив на плечо мешок, который стал кататься у нее по спине, пытался царапать и кусать ее за плечи сквозь холстину, она направилась к сараю и остановилась около угла. Подняв мешок двумя руками, она попыталась ударить им об угол. Удар был слабый, что-то мягко шмякнулось об острый бревенчатый венец и отозвалось изнутри каким-то шиканьем, словно мешок убеждал нас перестать, прекратить это дело. Бабушка еще много раз раскачивала мешок двумя руками и со всей возможной силой била о бревно.
Жизнь внутри мешка не убавлялась.
— Теперь побей ты, — попросила она. — Я устала.
Я самозабвенно колотил мешком об стену, высоко поднимая в воздух и потом опуская изо всех моих младенческих сил, которых было все же больше, чем у бабушки. Кот изнутри визжал, шипел и рычал недружелюбно и угрожающе, ни разу не опустившись до жалобного просительного мяуканья. Через полчаса на холстине появились алые пятна. Мы опять сменились, мы били без устали, как могли, старый да малый, как говорила бабушка с горьким смехом. Кот то вякал, то вдруг вскрикивал, словно человечий детеныш, однако умирать не собирался. Изготовить чужую смерть своими руками нам не удавалось. Кошачье существо было нечеловечески живучим. Но в конце концов и оно должно было устать. Через час мешок затих и перестал сопротивляться, словно согласился умереть. Жизнь в мешке прекратилась. Или перенеслась в другое место.
Мы вышли за ворота и, взяв лопаты, направились к горе, с трех сторон обступавшей наш дом. Сменяясь, мы долго рыли яму в твердой глине горы и, уложив бездыханный сверток на дно, стали забрасывать его сырой землей, смешанной с песком и глиной. Уходя, я обернулся, и мне показалось, что глиняный холмик слегка шевельнулся. Но я не ошибся. Когда я пришел сюда назавтра, земля шевелилась. Я заглянул на следующий день – мешок ворочался внутри своей ямы. Только к концу третьего дня движение глины успокоилось, холмик осел и я понял, что то, что называют смертью, нашло под землей своего кота.
Этим летом началась война, и можно сказать, что мы спасли наши жизни. Мы спасли двадцать следующих цыплят, из которых выросли глупые куры. Мы убили кота, но сохранили сотни, может, тысячи будущих яиц, которые долго не лезли мне в глотку.
Мы убили кота. Почти что рысь. Почти что тигра. Нашего местного среднерусского леопарда. Не менее гордое, свободное и благородное животное. Я с ним сражался не на жизнь, а на смерть — малолетный Мцыри Ржевского уезда.
Но убийство не проходит даром. Убитый кот навсегда меня отметил. Через многие годы он пришел ко мне во сне, страшный и ободранный, словно сбежавший из живодерни. “Мешочники! – сказал он мне с упреком. – Поглядите, что вы наделали! Распатронили Васеньку, разбили кошачий костяк, укоротили ненасытный дух, утопили котофеича в мешке…”.
Бабушка, родная! Ты, которой давно нет на свете, так что я и сам уже в некотором роде бабушка… Знаешь ли ты, что кот меня не забывает? Что я не раз пожалел о том, что мы сделали? Лежал ночами и обдумывал другие решения. Оставить бы его на воле, отвлекать бы каждый день свежей рыбкой – я уже ловил тогда сачком речную мелочь.
С тех пор я чувствую в себе его кошачий дух. Я всю жизнь относил себя к собачьей породе, да и родился под знаком собаки. Убитый кот подавил моего пса. Я щурю глаза, когда меня ласкают. Я умею имитировать не только те многообразные музыкальные кошачьи звуки, что неверно называют мяуканьем. Я умею воспроизводить глубокое горловое клокотанье, которое сродни курлыканью орла. Я люблю рыбу и предпочту ее любому мясу. У меня свои особые отношения с валерьянкой, как у других с бутылкой водки. Она меня не успокаивает, но волнует сердце. У меня с ней сродство и симпатия.
В марте… но не будем здесь про женщин!
Иногда – теперь, слава Богу, все реже – у меня бывают приступы страшного гнева, черной ярости. В такие минуты я ничего перед собой не вижу, я могу неизвестно что сделать, да уже и бывало… Современные врачи говорят: только родители способны организовать сознание ребенка для жизни в обществе, среди других людей. Большинство убийц выходит из людей, которых воспитывали бабушки. У меня в детстве не было родителей. Меня действительно вырастила мать моей мамы. Но дело не в том. Это кот!
Мои внутренние противоречия – это свара кота и собаки, из которых кот всегда выходит драный, но с победой.
Мне нельзя желать зла по-серьезному. Все, кто пытались это сделать, довольно скоро получили свое же зло сторицею обратно. Я никогда такого не желал. Это кот. Я знаю, он меня простил. И он стоит на страже. У меня, как и у каждого, иногда возникают несерьезные, секундные мечты о сладкой мести – когда мне кто-то нахамит в трамвае или в бане. Вот бы его нынче вечером мордой в салат! Но они так же быстро гаснут, как приходят.
Другое дело – сглаз или порча. Другое дело злоба, зависть и недоброжелательство. Выкинуть из творчества, из страны, из жизни… Этого кот не прощает.
Вы слыхали слово зоантропия? Вижу, мой компьютер его не знает. Дикое слово, согласен, но мне оно не режет слух.
Были темные неопознанные случаи, были… Я сожалел, но говорил им: скатертью дорожка! И это мое напутствие, я уверен, позволяло им обрести место, хотя бы самое последнее, подножное, среди праведных, где-нибудь на задворках рая – должны же там быть какие-то райские закоулки, задворки, пригороды? райские подъездные кущи? перевалочные станции?
Люди! Верьте мне: нужно любить животных. Берегите, люди, котов.
Это говорю вам я, Сергеич.
От имени и по поручению убиенного Васеньки.