Рассказ
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 4, 2004
Гори оно, включая ранее милую… нам ли цепляться за былинку, за былье?… пора к этому свету спокойней: есть – хорошо, нет – среди химер перекантуемся, как Алигьери, в просторном ауте.
Так думал я, любуясь спектром дум, на двухсотом км калужской трассы — без дела, без семьи, по ходу с запада.
Летал развеяться. Но, возвышенность перевалив, вник, что полет окончен: фургон с прилегающей всем перпендикуляром уже перекрыл мою полосу – и вот-вот перекроет встречную. “Real jam” — читалось на его борту.
Шесть тонн реализма.
Идею торможения с двухсот послал по факсу – не уложимся… Было и возмущение – “Да как же это, куда они смотрят?!” А что они? Они смотрели долу — ангелы и духи. Жюри всевышних.
Сначала отключился звук, потом запах. Сторонне, вчуже наблюдал я за подвигом рук, которым не давал указаний. Значит, руки самовольно свернули руль влево, типично в экстремальном стиле – так что на левых колесах металлическая оболочка прожгла перед тупым носом фургона… резко переложился вернуться в свой ряд – до упора вжимая тормоз, поскольку траектория явно кончалась кюветом… На приборной доске зажглись неведомые символы… череп и кости… шухер и махер… “Galant” винтил на 360 по часовой, и дальше, оставляя дымящий след финской резины – тодес, карусель.
Какой нетрудный переход – в неизвестность от забот — именно так, без особых причин, по первому снегу, под серым сводом малой родины…
Дорога остановилась. “Real jam” срулил к обочине, наблюдая в зеркало заднего вида. Встречные дальнобойщики припали к лобовым, облокотившись о баранки.
Два оборота. Черный вензель. Финиш в метрах от идущей far west “Скании”.
Они не сразу двинули – дождались, пока я вышел, стрельнул сигарету, махнул – и ангелам и мужикам — “поехали!”
Тут выяснилась новая беда — в припадке торможения герой потянул голеностоп. Прикинув дистанцию под вечереющим небом, я предпочел Москве десять верст до Калуги.
…Места в последней действующей гостинице иссякли так: афроафриканец из Браззавиля, со спины вылитый Грибоедов, только с рюкзаком, отвалил за койку трехкратный тариф – не будучи резидентом. Пожалуй, надо особые причины иметь, чтоб так сюда стремиться…
— Pourquoi? – спросил я вояжера, поворотясь от таблички “НУМЕРОВ НЕТ”.
— L’ espace – c’est mon boulot.
Вот как. Вселенная – это его работа. Похоже, Грибоедов не врал: сам неместный, с экватора, он спроектировал космический лифт из японских углеродных трубок. Материал прочнее алмаза — метеоритом не прошибешь. Лифт с генератором на нижнем шкиве крепится куда-то к Конго – а верх зависит только от японцев, насколько хватит углерода… И едешь, едешь, едешь… одна загвоздка: некому. Все нации, объединившись, ответили гению отказом, экономя своих… Испытывая горе от ума, на последнюю надежду, он прибыл в края, где начинался космос. И не ошибся: как позабыть велосипед в музее Циалковского — с восьмеркой, со сдутыми шинами… затем-то дедушка изобретал ракету, чтоб умотать туда, где некому осмеять глухоту, штаны, дырявые от реактивов… да здесь для бездны целая созрела федерация! Через японскую кишку, по проекту афроафриканца! Что может быть заманчивей?! А край родной прикрыть на профилактику…
— Toi mec! – ткнул меня в плечо Грибоедов – Мужик, хочешь улететь?
— Mersi. Я только что почти оттуда. Ногу потянул. Самоотвод.
…В ночном продмаге нашлось “Кьянти” и сопутствующее изделие в целлофане, под названием – “Сверло для пробки бутылки”. Не сразу оторвался от инструкции: “Вставляя сверло в деревянную мягкую пробку, вращайте по часовой стрелке. Когда сверло вставлено на достаточную глубину, вытаскивайте деревянную мягкую пробку с силой”.
Всего делов! Мир снова стал простым и доступным. С таким сверлом – что стоит извлечь любую пробку, вращая по часовой?! Все образуется. Сполагоря, на раз.
И впрямь: таксеры, оторвавшись от буры, тут же решили проблему ночлега.
— Дуй в “Космос”! Там есть все! За гостиным двором — центр досуга, вип!
В “Космосе”, невидимом миру, скрытом от бурь металлической дверью с глазком, оказалось три этажа. Сауна, биллиардная и номера — абсолютно порожние. И только пристроился в одном из них растереть голеностоп пчелиным ядом – стук в дверь, по азбуке Морзе. Матрона в пегом шиньоне, с железным чайником решительно проходит к подоконнику и, раздвинув присущие досугу алые шторы, начинает поливать вполне искусственный кактус.
— Ну, как тебе девочка?
— Какая? – уточняю, сильно осмотревшись по немногочисленным сторонам.
— Всего 150 долларов за ночь… – качнув попенгаген.
— А! Извини. Сегодня не в форме. Чуть кони не двинул.
— 100 долларов два часа. Никаких ограничений. Копра, дилдо. Скидки танатофилам.
Изыск в космическом досуге: некрофил, который с покойником, танатофил – тот, кто покойник сам – всплыл краткий словарь сексопатолога.
— Извини. Не выйдет. У меня уважительная причина: танатофил потянул ногу – слишком боролся с филией…
— Орал, 300 рублей – не сдавалась женщина.
— Извини. Импотент. В пятом колене.
Она обшарила глазами комнату, уперлась в тюбик с пчелиным ядом:
— Растереть? 3 доллара. За конечность.
Так вскрылась тайна переизбытка свободных номеров – жаль не миссионеру из Конго… полез бы сам в свой лифт… и без скафандра…
Она сумела увильнуть от кактуса, наскоро перепрофилированного мною в дилдо. Потом я слышал, как внизу прервался цокот бильярдных шаров и стали бить по-тяжелому, под женский визг — “Макс, он импотент! Я предлагала даже копру!” Опять удар…
Ну, что поделать?! За тех, кого мы не приручили – ответ особый. Засунув “сверло для пробки” под ремень, припадая на правую, я двинулся спасать звезду калужского досуга…
Макс крутил кием мастерски, как в любимом фильме молодости, про Харлея-Девидсона и Мальборо-мэна. Но, не в пример Дону Джонсону, лица у него наполовину не было. Нижняя часть, искаженная, скорее всего, ожогом, недвижностью своей создавала самобытный эффект чревовещания:
— Между прочим, виагру изобрели еще в прошлом веке – звучало изнутри Макса — Пара таблеток всегда найдется в нашей аптечке, Мариша сгоняет.
— Лучше за водкой, – предложил я. – Ржаной, калужского разлива. Говорят, у вас тут спирт ионами очищают, под лампой Чижевского, – вспомнился еще один местный безумец.
…К исходу второй поллитровки Макс придвинулся:
— Раз уж тебя, гонщик, в мой “Космос” занесло… ты должен знать — откуда эта… маска. Я неуязвим, понял?
— Конечно, Макс. О чем речь.
— Нет, ты не понял.
Макс нагнулся типа шнурки завязать, а выпрямился уже с револьвером в руке.
— Газовый? — заглянул я в многих повидавшее дуло.
— “Маузер”, калибр 7,65. Из такого Маяковский застрелился, – невидимо улыбнулся чревовещатель, сдвигая дулом рюмку с “ржаной”.
— Ваше слово, товарищ! – сказал я, дружелюбно хрустнув корнишоном.
— Так вот: к 64-му году уже убрали Кеннеди. И Хрущев остался один в поле воин. До полной победы – рукой подать. Тогда он дал команду приступить к последней фазе операции “Штопор”.
Я поправил изделие за ремнем.
— Несколько агенток, под видом медсестер, разбрелись по московским роддомам – с секретной сывороткой в шприцах. И не какая-нибудь защита от насморка. А биогенное оружие. Вкалываешь пару кубов в младенца – и любые вирусы ему больше не страшны. Больше того: организм демонстрирует феноменальную способность к регенерации. Убить его невозможно. Топить бесполезно. Жечь тщетно. Бессмертный! Таких успели уколоть три сотни – вполне достаточно, чтоб завладеть миром. Но американцы об этом узнали. Ультиматум: или вводите контрсыворотку, любым способом нейтрализуйте бессмертников! Или ядерная война. Потому что паритет нарушен, в неравной жизни смысла нет… Хрущев отказывается — и его смещают. Первый же шаг Брежнева – по спискам найдены неуязвимые. И умерщвлены. Но!
Макс крутанул маузер по столу, как играют в бутылочку.
— То ли путаница в метриках, то ли провидение… Но семнадцать младенцев не обнаружено. Когда я узнал, что один из них – первая мысль проверить, испытать нетленность свою. Это, наверное, как если наследуешь миллионы: сразу идея – промотать! К тому же подвернулась несчастная любовь… я как-то вечером пришел к ней в гости, встал у пианино, она тихо наигрывала что-то из “Пинк Флойда”, я достал вот этот маузер, чекистский, развернул из платка, как дорогой гостинец – “Ну что, Алена, смотри какого ты героя забраковала!” — ствол в рот и на курок. Я-то утром был уже жив-здоров, только вот, видишь, покоробило… Тогда как Алена сначала в Салтыковке лечилась, от припадка, а теперь она игуменья — здесь, в Зосимовой пустыни, в женском монастыре. Я ей всю выручку сдаю от “Космоса”…
И посмотрел на убыточного постояльца, смерив мизерность мою:
— Сам-то где родился?
— У Грауэрмана.
— А что! Проверим – может, ты тоже из наших?! – навел бессмертник штатный ствол революции. “Эх, надо было на копру соглашаться, а может и на “Real Jam” — мелькнула малодушная мысль. Нащупал сверло для пробки, но тут же опомнился – ведь это ж горец, терминатор, кащей.
— Вряд ли, Макс! У меня же чуть что – сразу ноги сводит. И слабость в членах — Мариша подтвердит.
— Ааа… Ну, значит опять на себе показывать – привычно сунулся он маузером в рот.
— Постой, дружище! Есть дело для настоящего героя. Твой звездный час.
И я протянул Максу визитку, с мобильным телефоном лифтера из Конго.
— Вот тебе космос: звездам числа нет, бездне дна. А выручку – в Зосимову пустынь, игуменье.
…Утром калужскую трассу накрыл туман…нулевая видимость… После пары леденцов “антиполицая” дышалось привольно, легко… Стрелка спидометра, фосфоресцируя, споро ушла за двести…
Я летел в пустоту: свет, если и был, то совсем без конца и без края… какая разница – тот или этот — главное – ненавязчивый… мерцающий… мой…
Хрен с дороги сковырнешь! Не выкуришь! Операция “Штопор”!
И закололо, и заныло сладко под лопаткой от той прививки – в роддоме имени Груэрмана… В прошлом веке было дело, в 64-м году.