Эссе
Опубликовано в журнале Новый берег, номер 2, 2003
“…часть этих племён была подчинена хазарам, а другие отступили на запад, где смешались с пламенами, исхлестанными ветром, у которых на голове вместо волос росла сухая трава, а мысли были холодны как лёд.”
Милорад Павич “Хазарский словарь”
Я люблю говорить по-датски.
За кого только не принимают меня датчане благадаря моему удивительному, непонятному для них акценту: за исландца (а что, есть такие темноволосые исландцы, потомки кельтских рабов, завезённые когда-то викингами на остров гейзеров), за итальянца (это уже теплее, хотя всё равно как-то не очень…), за жителя Фарерских островов (в билетной кассе на корабль до Осло — с такой презрительной миной: “А-а, ты с Форойар…”), за собственно норвежца (когда я пытался взять в аренду водный мотоцикл в датском морском клубе на Майорке), даже за турка (это по-моему со зла, когда я живо объяснял в электричке одному туземцу, отчего в Дании так много самоубийств)…
Кстати о поездах: не так давно я ехал в поезде и болтал со своей подружкой по-русски.
Где-то между Хеллерупом и Люнгбю сидевшая по диагонали от нас пожилая дама повернулась к нам и спросила по-датски, на каком языке мы говорим. “На языке, который понимают полмиллиарда человек, от Германии, до Японии!” — ответил я с обезоруживающей улыбкой. Она подумала некоторое время, потом сказала с сожалением: “Ну да, я учила русский много лет назад в школе.” “Что ж Вы тогда спрашиваете, если понимаете?” — наехал я опять (настроение было у меня в тот день подстать погоде). “Но Вы говорили по-русски с акцентом!” — безапелляционно заявила дама. “В вашей стране можно говорить по-русски только с чеченским акцентом…”- проговорил я, поднимаясь с сиденья (пора было выходить). Она сначала не поняла — я повторил. “Нет — я против этого!!” — очень серьёзно сказала дама. “Жаль, что от Вашего мнения в Дании ничего не зависит!” — хотел было добавить я — но не успел: открылись двери — и мы расстались.
”Язык — дом бытия” — сказал Хайдеггер. Высказывания этого любившего выражаться туманно мыслителя, прежде чем переводить их на русский язык, следует сначала ”перевести” на немецкий- как сказала одна моя немецкая знакомая, тоже философ. Правда, в данном случае смысл сказанного вполне доходчив: то есть бытие находится внутри языка, язык — его защита, его ”раковина”, его вместилище… Я бы не сказал, что язык действительно дом бытия. Язык скорее орудие бытия, как копьё или огонь в жизни древнего человека. Не больше — но и не меньше. Хайдеггер скорее просто заплатил этим афоризмом дань своему (и нашему) времени, — когда философия языка с тяжёлой руки всклокочененого Витгенштейна разрослась в самое солидное философское древо наших дней. Философия языка, выхолостив мистический дух рождающейся философской мысли (присущий например Каббале), оставила ”наблюдателя” один на один с имитацией Талмуда, обезбоженной ”по умолчанию”. Философия языка есть талмудизм минус Божество.
А ещё в одной из своих работ Хайдеггер пишет: ”…А те, кто остался на Родине? Часто они ещё более безродны, чем те, кто был изгнан…”. Но, по-моему, это вполне нормально: ведь всё сущее — и сам человек, — не только познаётся, но и определяется (и самоопределяется) в противопоставлении и сравнении. Сравнении с другим, что ”не-есть”. К маленьким странам и культурам эта проблема почти не относится: живущие в них люди изначально ”само-определены”, так как от рождения окружены ”чужим”: ”Хойре-венстре , Тюске-Свенске” — как говорит датская поговорка, до сих пор популярная на острове Борнхольм. Маленьких этнических стран-наций в Европе не так много: ни Бельгия, ни Швейцария, ни Австрия похвастаться этнической однородностью или уникальностью не могут; — и тем показательнее этот беспощадный, ”критический” патриотизм немногих малых этносов-государств Европы: от совсем юной (что за возраст для страны — 75 лет!) Ирландии — до древней, но такой бодрой Датской монархии. Затем — республики независимой Прибалтики, и далее по списку…
Другое дело — огромная Россия: я пытался когда-то найти страну, которая бы граничила с Россией, и где бы при этом совсем не понимали по-русски. Говорят, раньше такой страной была Турция — но теперь массы челноков и туристов стёрли Турцию с воображаемой карты ”не-русофонных” государств… Хорошо, раньше в Восточной Европе и Китае русский язык учили по причине идеологии, ”чтобы читать Ульянова и Джугашвили в оригинальной версии”, — однако и сейчас часто ли встретишь в Дании того же араба, который бы не понимал ”немножко” по-русски? Даже палестницы говорят, что учили русский на родине, чтобы заманивать нашего одесского брата-иммигранта в свои арабские лавки в земле Обетованной. Теперь, говорят, забывается — заковыристый датский понемногу вытесняет… И вот : ”большое видится на расстоянии”. Только уехав надолго за границу, русский в состоянии представить себе, что такое Россия и как она смотрится со стороны. И что такое есть на самом деле русский язык.
Приехав в Данию, первое время я любил, общаясь с датчанами, говорить им, что я — Чехии, Венгрии, или ещё откуда-нибудь — и расспрашивать их на предмет того, что они думают о России. Картина тогда сложилась у меня точная, но удручающая: на основании этих опытов могу сказать, что с тех давних пор и вплоть до ареста Закаева в Дании мало что изменилось. Попробуйте сами — но для начала внимательно посмотритесь в зеркало: за кого лучше себя выдать — за финна или, может, за португальца? Правда, в первом случае некоторое знание шведского отнюдь не помешает, а во втором — можно надеяться только на удачу. Впрочем, есть люди с универсальной внешностью и гибко изменчивыми манерами… Для свободно владеющих немецким или французским языками спектр выбора существенно расширяется. Однако самый беспроигрышный вариант — это, конечно, венгр: этот презренный, но абсолютно не-дешифруемый субъект.
Не умея говорить по-датски без акцента, я люблю иногда имитировать различные акценты.
Любопытна например разница между испанцами и французами, говорящими по-датски: испанцы — всё время пытаются произнести гласную перед датскими словами, начинающимися с согласной, особенно если согласных целый букет в начале слова: ”э-сташион”, ”э-спрогсентер”. Французы же, упорствуя как всегда в ударениях на последнем слоге, имеют ещё обыкновение глотать ”Хо” в начале слов: ”Эллеруп”, ”Иллерёд”… Не отсюда ли произошло таинственное именование Хельсингёра ”Эльсинорой” (с отсылкой к Шекспиру или без оной) в путеводителях по ”прекрасной Северной Зеландии” для англоязычных туристов? Лично мне, как выяснилось, проще всего имитировать шведский акцент — получается даже тогда, когда не хочется, особено при попытках говорить убедительно и серьёзно. Впрочем, и в наглом азиатском акценте есть своя скромная прелесть: ”Э-ээ, мин вэн! Тро ду, я эр фанатиск, ва?…”
О “знаке” и “означаемом” в последние десятилетия написаны десятки томов философских работ, и тот факт, что “обозначающее” в состоянии влиять на само “обозначаемое”, уже ни у кого не вызывает сомнений. Но вот что, например, любопытно: если вы каким-то образом оказавшись в Дании, живёте в этой стране сколь угодно долго, — то по-датски вы, конечно же называетесь “индвáндер”. А вот если какой-нибудь датчанин, торговец или ресторанщик, переехал жить например в Австралию — то он, конечно же, по-датски “иммигрант”. Как об этом было ненавязчиво рассказано в недавней передаче по датскому ТВ: “передача о том, каково быть датским иммигрантом в Австралии…” Меня удивила интонация речи этого датчанина, героя передачи, когда он рассказывал о себе и своей нелёгкой жизни в down under: он живо напомнил мне Вилли Токарева, который после нескольких лет жизни в Нью-Йорке приехал с концертами в Москву и в интервью по Российскому ТВ отвечал на вопросы с почти таким же роскошным, с хрипотцой “эмэрикэнским экцэнтом”…
Давайте будем следить за определениями — почти никогда определение не принимается к использованию без всеобщего соглашения о нём. “Индвандринг” в дословном переводе на русский (как переводили когда-то в старину с греческого на славянский: приставка-корень-суффикс…) означает скорее “вторжение” — то есть это уже почти военный термин. Всё ясно и со словом “фреммед”, оно по-немецки означает “недруг”; — увы, родство между датским и немецким языками в этой части довольно очевидно. Так что о принятии на себя какого-либо ярлыка каждый волен решать сам. “Иммигрант” -нейтральное слово без негативного оттенка. А вот подозрительный неологизм “нюдáнскер” вызывает у меня не только произвольные ассоциации с “новым русским”, но и интуитивное недоверие, которое можно обосновать, а можно и просто довериться интуиции. Впрочем, “хербоенде руссер” звучит ещё страшнее.
Меня устраивает именование “Датчанин русского происхождения” — или же “российского”, что в датском языке, как известно, неразличимо. Я “датчанин русского происхождения” — по крайней мере, когда я нахожусь на территории Дании. Правильность определения можно проверить, представив себе иммигранта из “третьей страны” у себя на родине: я например знал в Москве одного китайца, которого звали Дима. Оказывается, у китайцев есть такая традиция: приехав в чужую страну, даже ещё не овладев как следует языком, менять своё имя на понравившееся местное. Эта традиция мне кажется интересной. В отношении же “русского происхождения” имеется в виду скорее страна отбытия, чем собственно этнос: ведь естественнее сказать, к примеру, “датчанин бельгийского происхождения”, чем вникать, кто же он по крови — фламандец, или, может, валлон? Вы сами решаете, как вас называть — согласитесь, это ваше право! Кроме того, по логике вещей и обыденного здравого смысла “хербоенде руссер” и “данскер аф руссиск оприндельзе” должны иметь весьма отличающиеся права… В самом деле, “следи за языком!” — как говорят обидчивые, но любимые всеми ирландцы.
Язык — это орудие, и даже, если угодно, физический орган. Как глаза — если идёт речь о понимании, принятии информации. Как рука — если идёт речь о её передаче. Что-то есть жестокое и мудрое в американской пословице: “Бедность — это болезнь”. Можно сказать, что не-владение языком общества в котором живёшь, равно как и плохое или посредственное владение этим языком — это тоже болезнь. Причём болезнь опасная: общество, каждый день решающее твою судьбу, активно делящееся под лицемерным лозунгом “интеграции” на “чёрных” и “белых”, возводящее баррикады внутри себя в хищном поиске поддавшихся на провокацию добровольных жертв — уже указало пальцем на отличительные признаки своего врага.
Враг — не просто исповедует, но проповедует “свою религию”, он утвержает открыто “свой (неприемлемый для других людей) образ жизни”, наконец — он “живёт в Дании уже 20 лет и не знает ни слова по-датски”. (Кстати, чалма, халат и борода — вовсе не обязательные элементы в этой броско намалёванной взятыми во власть национал-сегрегационистами картине.) То есть, спровоцированный оскорблениями по части его религии и страны происхождения, он заявляет себя как “не-датчанин”, и более того, уже “не хочет им быть”. Баррикада уже построена в его голове. Поэтому он не понимает, — то есть уже не в состоянии рационально осознать, — что от его личного заявления о себе на языке “господствующей нации”, от уверенно заявленного им самоопределения будет в конечном итоге зависеть его судьба.
Так что не стоит повторять вслед за Хайдеггером тезис о тотальном значении языка: проблемы бытия не сводятся к проблемам языка, и можно сказать, что язык — лишь один из нескольких “домов бытия”, если использовать с постмодернистской вольностью термин для описания взаимовлияния звёзд и планет из области астрологии. Но тогда “дом” перестаёт быть собственно домом, убежищем, сохраняя лишь общее формообразующе качество и предоставляя схематично организованное пространство для заполнения содержимым по произвольному выбору того, кто готов вложить в соответствующий процесс усилие личной воли.
Знак бесчувственный -мы,
Мы не чувствуем боли, почти
Потеряли язык на чужбине…
— цитирует Хайдеггер любимого мной романтического безумца позапрошлого века Гёльдерлина. “Втянутый в тяг самоудаления, человек есть знак. Однако этот знак указывает на то, что уклоняется, поэтому этот указатель не может непосредственно обозначить то, что отсюда удаляется. Так знак остаётся без толкования.” Хайдеггер.
Это — о будущем, о реализации, о наших возможностях, о нашем языке.
24 декабря 2002
Юрий Тюрин — философ и публицист, член Интергационного Совета Люнгбю-Торбек Коммуны, б. журналист “Форенинген Нюданскер” (“Nydansker — Foreningen til integration af nydanskere på arbejdsmarkedet”). Живёт в Копенгагене.