Опубликовано в журнале Арион, номер 1, 2019
Проценты и «пенсионеры»
Начну со скупой статистической цифири.
«Реже всего россияне читают поэзию (11%)». Эти данные приводит крупный интернет-сервис Avito, опросивший в апреле прошлого года более четырех тысяч россиян.
Близкую цифру дали в октябре опросы ВЦИОМа: «Поэтическими произведениями зачитываются 10% наших сограждан». (Тянет, конечно, съязвить насчет «зачитываются», ну да ладно…)
Много это или мало?
С одной стороны, вроде бы неплохо. Исследования того же ВЦИОМа за 2014-й давали только 5%; даже литературу «по домашнему хозяйству и приусадебному участку» читали больше (6%).
Или вот сообщает в сентябре «Коммерсантъ»: «В США поэзия переживает настоящий бум — за последние пять лет число американцев, читающих стихотворения (так! — Е.А.), увеличилось почти в два раза. Если в 2012 году об интересе к ней заявляли 6,7% респондентов, то по итогам 2017 года их доля выросла до 11,7%»[1].
Итак, растет в просвещенном мире число любителей поэзии, и мы не в арьергарде, впору радоваться.
Но если внимательнее проглядеть данные американского Национального фонда поддержки искусства (NEA), который и провел это исследование, то к радости примешивается ложка дегтя.
«Интерес к поэзии» означает здесь то, что опрашиваемые хотя бы один раз в год прочитали какой-то стихотворный текст. Именно так и формулируется в опросе. Повторю: хотя бы один раз.
И второе. 11,7 процента в 2017 году по сравнению с 6,7 в 2012-м — может, и неплохо. Но по данным тех же исследований (они проводятся ежегодно) в 1992 году количество «интересующихся поэзией» составляло 17 процентов американцев.
Так что с заявлениями насчет нынешнего «поэтического бума» стоит быть поосторожней.
Впрочем, и 17 процентов в 92-м — тоже не показатель расцвета.
…В воспоминаниях Евгения Бунимовича «Вкратце жизнь» есть такой фрагмент. Встреча с «заморскими поэтами» где-то в самом конце 80-х. Не уточняется, какими; очень похоже, американскими.
«Переводчики старались, диалога не получалось. Мы отвечали на вопросы, охотно рассказывали о параллельной культуре, нехотя — о цензуре, о только-только начавшемся потеплении, о первых публичных выступлениях, о том, что ничего не напечатано, а из зала подсказывают строчки.
Сидевшие перед нами респектабельные пенсионеры (заморские поэты) вежливо и уныло говорили о своем. Об отсутствии аудитории. О том, что издать стихи — не проблема, проблема — продать даже сотню книжек. О вечерах поэзии, где выступает дюжина поэтов перед дюжиной слушателей…»[2]
Происходило это, напомню, когда процент читающих стихи в Штатах был в полтора раза выше нынешнего — преподносимого как показатель «поэтического бума».
По известному изречению Марка Твена (он приписывал его Дизраэли), есть ложь, есть наглая ложь, и есть статистика.
Я бы добавил еще одну разновидность — бессмысленная статистика.
Нельзя сказать, что приведенные выше процентные показатели совершенно бессмысленны: что-то отражают. И все же.
Чтение поэзии — чтение особого рода. Оно даже ближе к прослушиванию музыки, чем к чтению детективов или литературы «по домашнему хозяйству и приусадебному участку». Чтение стихов раз в год не говорит, собственно, ни о чем. Даже два раза. Так же как гремящее в машине «Радио Шансон» — еще не повод констатировать осмысленный интерес к музыке.
Лично я поверю этим опросам тогда, когда будут спрашивать не про то, читает ли имярек стихи, а сколько, например, знает стихов наизусть. Разумеется, вне школьной программы.
Но главное — под понятие поэзии в приведенных опросах подверстывается «все, что в столбик». И классика, и «современника»; и профессиональная, и любительская; и прикладная (песенная, фельетонная, рекламная), и… бог весть какая. Данные по чтению с разбивкой на все эти, мягко говоря, разные виды поэзии отсутствуют.
Остается рассуждать гадательно.
«Этими короткими, бодрыми стихами…»
Можно предположить, что большую часть чтения этих десяти процентов занимает классика. В школе проходят. Да и вообще — надежно, проверено.
Это подтверждается исследованиями книжного рынка. Пушкина (одного) покупают почти столько же (16%), сколько всю современную поэзию (18%)[3]. И это еще в московских магазинах, где современные стихи более-менее представлены. В других городах и этих мизерабельных 18 процентов не наберется.
Следующий вопрос — что тут понимать под «современной поэзией»… Рубальская, Гафт, Дементьев, Астахова — все это тоже выставлено на соответствующем стенде (если таковой в магазине вообще присутствует).
Современной можно — формально — считать и все возрастающий сегмент сетевой поэзии. Или, как ее называют в Штатах, «социальной медийной» (social media poetry). Кстати, именно интересом к такого рода стихотворству некоторые эксперты и объясняют тот самый «поэтический бум» в США, о котором речь шла выше.
«Социальная медийная поэзия неожиданно оказалась везде: и в Инстаграме, и в Фейсбуке, и в Твиттере, и все больше на бумаге. Этими короткими, бодрыми (snappy) стихами, часто снабженными иллюстрациями, ежедневно делится бессчетное количество читателей»[4].
Знакомая ситуация. Коротенько, желательно с картинкой, а лучше еще и с музыкой…
Пару лет назад, рассуждая на тему исчезновения интереса к поэзии, Михаил Айзенберг довольно оптимистично писал: «Немногочисленные социологические исследования в этой области показывают, что количество людей, читающих стихи — любые стихи, не обязательно современные, — у нас в стране не меняется: это примерно 3–4 процента взрослого населения. Простая арифметическая прикидка дает цифру вовсе не унизительную. В любом случае это миллионы людей»[5].
Здесь интересны не «3–4 процента» (еще одна полубессмысленная статистика), а ключевая оговорка: «любые стихи».
Нет, «миллионы людей» — даже те, кто случайно хотя бы раз в год «по приколу» прочтет размножаемые в сети стихи френда Васи (Пети, Маши…), — это тоже хорошо. Или скачает текст какой-нибудь известной песни или романса. «Слушайте, если хотите, Песню я вам спою, И в звуках песни этой Открою всю душу свою…»
Это тот самый фон, плодородный слой, на котором только и могут возникнуть те, кто не является просто пассивным и случайным потребителем «любых стихов». Те, кто действительно интересуется поэзией — то есть обладает своей более-менее осознанной системой предпочтений. Кому-то ближе силлаботоника, кому-то верлибр, кому-то — и то и другое, а личный вкусовой Рубикон протекает вообще в другом месте.
Главное, думаю, этот интерес должен включать современную поэзию. Любитель поэзии, читающий только «добрую классику», выглядит так же странно, как любитель футбола, просматривающий видеозаписи матчей тридцати-сорокалетней давности, игнорируя трансляции сегодняшних.
Много ли таких любителей? Подсчет настоящих читателей поэзии столь же малопродуктивен, как и подсчет настоящих поэтов. И столь же бессмыслен. «Нас мало избранных…» Впрочем, даже в социологическом разрезе активное меньшинство «стоит» гораздо больше пассивного, желеобразного большинства.
«И так вот пошло´…»
А как быть с ростом интереса к стихам, вызванным этой самой «социальной медийной поэзией», прежде всего в молодежной среде?
«“Я пришла на вечер, выступила, спела две свои песни, всем очень понравилось. Даже потом ко мне подошли люди, сказали, не хочешь ли выступить еще там-то и там-то. И так вот пошло´. Все вот эти тусовки поэтические, они друг с другом пересекаются…” (студентка, 1996 г. р.)».
Это цитата из интересного социологического исследования «Современная поэзия и “проблема” ее нечтения» («НЛО» № 1/2017). Автор, мой многолетний друг и постоянный оппонент Евгения Вежлян, стремится увидеть во всем этом новую, деиерархизованную, модель бытования поэзии. При которой поэзия превращается «в одно из многочисленных “партиципаторных” сообществ, стирающих грань между производителем и потребителем».
То есть между поэтом и читателем/слушателем. Где читатель тоже активно участвует («партиципирует») в поэзии через свои стихи (те самые, с картинками или под музыку).
Настолько ли нов этот «партиципаторный режим бытования поэзии, включенной в парадигму различных “исполнений” другого типа (песни, стендап, танец и т. д.)»?
По сути это — все то же фольклорное бытование, старое и доброе. «И снова скальд чужую песню сложит, И как свою ее произнесет». Любительское, перформативное, фактически анонимное. Собственно, Вежлян обо всем этом пишет[6], только слово «фольклор» не употребляет. Предпочитает называть это «новой поэтической культурой».
Но может, новым является стирание грани между «производителем» и «потребителем» стихов, как пишет Вежлян?
В плане восприятия поэзии этой грани, собственно, никогда и не существовало. Это и подразумевалось под тем, что чтение поэзии — особый вид чтения. Не сопоставимый с пассивным сглатыванием информации. Пусть даже «художественной».
И поэты — думающие — это всегда понимали.
«Чтение — прежде всего — сотворчество. Если читатель лишен воображения, ни одна книга не устоит», — писала Цветаева. «…Стихотворение — не монолог, но разговор писателя с читателем… И в момент этого разговора писатель равен читателю, как, впрочем, и наоборот». Это уже Бродский, «Нобелевская речь».
Да, поэзия вся держится на мгновенном читательском отклике, отзыве. Который, однако, поэт не может — и не должен — предугадать. И тем более — путать с россыпью улыбающихся виртуальных рожиц (или отсутствием оных).
Если же под стиранием грани между стихотворцем и читателем понимать то, что читатель сам становится стихотворцем, «сам-себе-режиссером», то и это не ново. Любое массовое, фольклорное творчество всегда на этом держалось. Самодеятельный стихотворец, сочиняющий что-то вроде: «Я помню чудное мгновенье; С тобой ходили мы гулять…» или «В одну квартиру он ворвался, На комиссара там нарвался, С печальным шумом обнажался И на Горохову попал…»[7] — по сути не сильно отличается от любого носителя песенного или литературного фольклора, добавляющего при его воспроизведении «что-то свое». Например, по-своему рассказывающего бородатый анекдот. Или переиначивающего «от себя» слова или мелодию известной песни.
По тому же принципу родятся стихи и у нынешних звезд фольклорной поэзии. Например, у Ах Астаховой. «Я теперь ничего не ищу…» (привет хрестоматийно-фетовскому «Я тебе ничего не скажу…»). И так далее. «Слушайте, если хотите…»
Сетевые стадионы
Нет, что-то новое в нынешнем молодежном фольклорном стихописании (и стихочитании), безусловно, есть. Использование социальных сетей, например. Большая субкультурная замкнутость, отсутствие интереса к профессиональной поэзии — либо очень незначительная степень такового.
В остальном нынешняя «новая поэтическая культура» — это далеко не новое, и не такое уж поэтическое… хотел написать «бескультурье», но подумал, что это будет слишком резко и несправедливо. Скажем так — простительное невежество. Чем-то напоминающее невежество молодых любителей поэзии конца 50-х — начала 60-х. Которые были готовы зачитываться (вот тут этот глагол уместен) и заслушиваться не только Евтушенко — он был все же каким-никаким профессионалом, — но и «евтушенками» помельче, местного, порой любительского разлива. И это было объяснимо и простительно. «Молодежь вовсе незнакома, по вине Сталина, с русской поэзией XX века», как писал тогда Шаламов [8].
Сегодня ситуация в чем-то близкая. Разве что на смену стадионам, где тысячи молодых людей слушали стоящего «в эстрадных софитах» поэта, пришли виртуальные стадионы, где эти самые тысячи читают, поют, тараторят стихи друг другу.
Да и причина незнакомства с серьезной современной поэзией сегодня диаметрально противоположная. Цензура замалчивания сменилась цензурой забалтывания. И этот новый вид цензуры не является результатом целенаправленной идеологической политики. Такова сама природа популистских режимов, возникших в последние лет двадцать на постсоветском пространстве, да и на Западе (в берлускониевской Италии, в США при Трампе…). Того, что Умберто Эко назвал «медийным деспотизмом» (despotismo mediatico)[9]. Манипулирование массовым сознанием не через блокирование информации (разве что незначительное), а, напротив, через ее избыточность. То, каким образом эта избыточность (и вызываемая ею дезориентация) используется для манипулирования, — уже другой разговор. К нашей теме прямого отношения не имеющий.
Главное, избыточность поэтических текстов двадцатого и начала нынешнего века вызывает близкий эффект дезориентации. Особенно у молодых читателей, которых школьная программа едва успевает обучить элементарной навигации хотя бы в доброй старой классике…
Что с этим делать?
С одной стороны — собственно, ничего. «Let him play his music», как говорил шекспировский Полоний; или, в иносказательном переводе Пастернака: «А впрочем, вольным воля, спасенным рай». Фольклорная или любительская поэзия существовала всегда; сегодня ее стало просто чуть больше. Те самые добавившиеся пять-шесть процентов, которыми нас радуют опросы. Пусть себе растут и дальше — и «все вот эти тусовки поэтические», посещаемые энергичными юнцами и юницами, и чинные вечера поэзии из серии «Под сенью бабушек в цвету»… Может, в какой-то момент количество перейдет в качество.
С другой стороны, само собой (как учит второй закон термодинамики) перейти что-то может только в хаос и тепловую смерть.
Разумеется, кроме «фольклорных» читателей поэзии есть другие. Прежде всего, сам поэтический цех — кодекс профессионализма пока еще требует некоторого интереса к тому, что пишут коллеги, — хотя этот интерес все более сужается. Есть филологи и литературоведы (чаще всего — те же стихотворцы). Но все они из тех, кто читает современную поэзию, так сказать, «по работе».
Проблема в другом читателе. В том, кто, с одной стороны, не относится к «цеху», с другой — не является ее случайным потребителем, либо самодеятельным «производителем». Кто читает, любит и стремится понять серьезную современную поэзию не «по работе» и не только ради удовольствия. А чтобы что-то понять о себе и о меняющемся мире, о своем месте в нем. Что, конечно, не исключает непосредственного удовольствия от чтения.
Есть точка зрения, что такой настоящий читатель поэзии сам возникнет и сам найдет своего поэта. Она была озвучена уже в одном из первых номеров «Ариона» (а я держу в уме, что пишу эти заметки для итогового выпуска). Я имею в виду диалог Алексея Алехина и Сергея Гандлевского «Поэтический ландшафт эпохи голоцена» («Арион» № 4/1994). Поиронизировав на тему филологизации читательского восприятия поэзии[10], собеседники переходят к вопросу о количестве ее настоящих читателей.
«У меня очень давно сложился некий круг людей, — замечает Гандлевский, — чье мнение для меня значимо, и он остается прежним… Одна из самых страшных бед, какие могут случиться с поэтом, это пойти на поводу у читателя… Это, возможно, плохо звучит, но надо стоять, как для тебя естественно, пусть даже и спиной к читателю. Следует серьезней относиться к себе — только тогда читатель сам забежит и заглянет тебе в лицо».
Все это так — хотя и четверть века прошло, и число читателей, готовых «забежать и заглянуть», сократилось в разы… Пусть даже внешне это где-то противоречит сказанному выше о равенстве поэта и читателя. Но там речь шла только о равенстве сотворчества, возникающем при вдумчивом чтении. Не стоит серьезному поэту гоняться за читателем, активно «коммуницировать» с ним в социальных сетях, подсаживаться на фастфуд быстрого отклика…
Но я сейчас о другом.
Не идти «на поводу у читателя» — а медленно и терпеливо его создавать, выращивать. Есть, худо-бедно, опыт выращивания молодых поэтов, через семинары, лито, литературные школы. Должна произойти смена парадигмы. С поддержки «писателей стихов» (хотя и их стоит поддерживать) — на поддержку читателей стихов. Совсем не обязательно — будущих поэтов или литературоведов.
Задел для этой системы есть: литературные журналы. Но они больше сосредоточены на освещении внутрилитературной жизни; такова их специфика. Нужны, соответственно, издания — бумажные и/или электронные — с материалами о том, как читать и понимать серьезную поэзию. Порой, да, на уровне азов, «для чайников». Пока такие материалы можно найти только на любительских сайтах — и тоже, соответственно, любительские.
Кстати, в 60-е — начале 70-х был совершен рывок — вышло с десяток замечательных научно-популярных изданий по чтению и пониманию поэзии[11]. И это, вместе с возвращением (пусть медленным и неполным) запрещенных прежде авторов, и подготовило того самого читателя, который «подсказывал из зала строчки». Причем поэтам, писавшим далеко не простые стихи.
Сегодня запрос на поэтическое просвещение снова заметен. Это показал и резонанс, вызванный пару лет назад учебником «Поэзия» (при всей его односторонности). И распространение в последние годы литературных школ — в наиболее серьезных из которых развиваются, прежде всего, читательские навыки. Только таких учебников, и школ, и программ должно быть больше. И тогда…
Что, собственно, — «тогда»? Сложно сказать. Нет, всплеск интереса к серьезной поэзии, аналогичный позднесоветскому, мы вряд ли получим. Но и не потонем, пусть даже с музыкой, как «Титаник». Впрочем, спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Не чиновников, для большинства которых поддержка поэзии мыслится в виде очередного памятника или конкурса «Стихи о родимом крае». Не средней школы, у которой — свои проблемы… «Спасение утопающих» — это заблаговременное, собственными силами обучение спасателей. Сиречь читателей. Которые, если что, и выловят нас из воды. Или вынесут, как умный дельфин с арионовской обложки, на берег…
[1] Американцы увлеклись поэзией и пьесами. — «Коммерсантъ», 22 сентября 2018.
[2] Е.Бунимович. Вкратце жизнь. М.: АСТ, 2015.
[3] «Современная поэзия по сравнению с признанной классикой пользуется среди столичных покупателей меньшим спросом. В целом ее продажи составляют 18% от общего оборота продаж поэтической литературы» (О.Грекова. Книги попали в переплет. — «Московский комсомолец», 19 августа 2016 г.).
[4] Bogi Taka´cs. BookCon 2018: Social Media Poetry Explosion. — Publishers Weekly, July 2, 2018.
[5] М.Айзенберг. Вопрос количества. Исчезает ли поэзия? — Лента.ру, 17 ноября 2016.
[6] «Если в традиционном типе чтения текст рассматривается как принадлежащий такому-то автору, то для “нового наивного” читателя… текст единичен и самодостаточен. Фактически анонимен». Вот именно. «Ария Розины, музыка народная!», как объявляла свое выступление Фрося Бурлакова из фильма «Приходите завтра».
[7] Первый пример приводил С.Маршак, второй — Л.Гинзбург.
[8] В.Шаламов. Поход эпигонов. — В.Шаламов. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 5: Эссе и заметки; Записные книжки 1954–1979. М.: Терра — Книжный клуб, 2005.
[9] У.Эко. Полный назад! «Горячие войны» и популизм в СМИ. / Пер. с итал. Е.Костюкович. М.: Эксмо, 2007.
[10] Алехин: «…Такого читателя искусственно пытаются культивировать создатели наукообразных творческих схем — именно потому, что измыслить схему проще, чем писать полноценные стихи».
[11] «Техника стиха» Шенгели, «Как читать стихи» Сухоцкой и Терешкович, «Поэтический словарь» Квятковского, «Стихи нужны…» Жовтиса, «В мастерской стиха» Озерова, «Разговор о стихах» Эткинда, «Мысль, вооруженная рифмами» Холшевникова…