Опубликовано в журнале Арион, номер 1, 2019
АЭРОДРОМ
Отцу
Затерялась дорога на то летное поле,
где взлетал авиатор, вызывая всеобщий восторг.
С.Кулле
Я застал только старый асфальт, среди трещин
зеленела трава, даже в месте одном
шелестела березка… А раньше, а раньше —
ты рассказывал, — о, самолет, самолет
и взлетал, и садился почти постоянно,
прибегали толпой из деревни смотреть,
даже было возможно задобрить пилота,
чтобы взял он в кабину с собой полетать…
Где то время? — почти неосознанной фразой,
оговоркой заканчивал ты свой рассказ.
Я пытался представить июльское утро,
босоногих мальчишек, двойное крыло,
как пилот надевает очки и заводит
где-то снизу трескучий и жуткий мотор,
начинает крутиться вертушка, и, плавно
развернувшись, он ход набирает и — раз! —
отрывается вдруг от земли и уходит
в голубые — их помнишь лишь ты — небеса.
***
Пишет Макар Варваре: «Голубка, мы устарели.
По стене ползет таракан, но я не убийца.
Вот уже две недели, как я не встаю с постели.
Нет моих сил подняться, а по ночам не спится.
Принеси мне, голубка, книжек, а лучше — соли,
да захвати сахарку, а то мой не сладкий.
Ты мне писала про муку душевной боли.
Не волнуйся, голубка, я до нее не падкий.
Все уже мне спокойно, утихли страсти.
Помню только в прическе твоей цветочек…
Не выпало нам, Варварушка, в жизни счастья.
Не забывай про меня. Я, возможно, сегодня ночью…»
Письмо обрывается. Есть еще лист бумаги.
На нем написано: «…те господа не знали,
что я воровала сахар, а эти — скряги,
всё берегли, догадались да и прогнали
прямо под светлый праздник мою особу.
И что я теперь? Побираюсь. Куда ж нам деться?
Где я возьму рублей для попа, для гроба?
Макарушка, поживи недельку. Тебе согреться
завтра тулупчик выпрошу у сестрицы.
Дровишки искала, да знаешь, какое время.
Нынче мне тоже ночами совсем не спится.
Дожить бы до марта, а там уже мы со всеми…»
***
Совершенно немного повыше неба
золотой ошметок небесной ваты
уплывал и таял, как будто не был,
не заглядывал в евроокно палаты.
Не хотелось сравнивать вслед за кем-то
свою жизнь с этой тающей горсткой дыма…
Но кончалось лето, качалась ветка,
и тихонько смерть проходила мимо.
***
Захотелось разговора,
так сказать, на посошок.
По больничным коридорам
разлетается снежок
с тополей Твоих, кипящих
трансцендентной темнотой
за стеною возле спящих
между небом и землей.
Пару слов, покуда лето
не сгорело в темноте
и гуляет по проспектам
тополиная метель.
***
И снова мокрый мартовский снежок…
Ненужный плохо начатый стишок
тревожит разум. Жаль, что только разум.
А сердце не волнуется ни разу.
Оно вступает медленно в другой
этап, где только жалость и покой.
Покой и жалость? Что-то не логично.
А логика у сердца, знай, отлична
от логики мышления. Прочти
об этом у Толстого. На пути
к забвенью только тот объят покоем,
кто раздарил себя другим. Не стоит
здесь много философствовать. Итог:
жалеет сердце мартовский снежок.
***
Выбегая по лестнице к выходу,
краем глаза заметил бабульку
с черным мятым пакетом. Вернулся,
быстро бросил ей пару копеек.
«Сохрани тебя Бог!» — говорит.
«Бог и так сохранит», — убегая,
я подумал. А бабка-то что?