Опубликовано в журнале Арион, номер 1, 2019
АВТОГРАФ
Дорогая мама!
Герой моей первой книжки
пьет и курит.
И часто болеет.
И изменяет женщинам, как твой первый
благоверный
«козел азаренков».
Герой этой книги много пьет
вина, красного и сухого;
пива, живого и темного.
И не герой, конечно, а так — субъект,
в меру упитанный, порой лирический,
особенно когда выпьет.
Ладно, мама,
знаю,
что дед Колька умер от этого,
что Витька умрет от этого,
что все мы стоим в этом, как в огне, в говне, в геенне…
Знаю. Ну а что с этим делать? От осинки
не родятся апельсинки.
Кстати,
Егорьевская церковь на Фурманова
теперь общежитие:
белье на фоне общипанной панорамы…
Старушка выводит из ветхого закутка
трех-четырех коз
и кособокого Боньку
пастись на церковной лужайке.
А когда тот залезает на чей-нибудь огород,
раздается окрест: «Бонька! Ти ты соусем оборзел?
А ну дывай тикай оттудава, кому скызала!
Получишь тут! У-у-у, козлище поганый, черт ты
лысый! Фашист проклятый, вредитель,
конченый…»
***
Этой рябью на черной воде…
И ноябрьским гулом.
Сапогом, поскользнувшимся в борозде,
заброшенным лугом.
У сквозного забора, в какой-нибудь слободе,
под какой-нибудь Вязьмой.
Навсегда, навсегда, навсегда-везде.
Налипающей грязью —
на колеса, копыта и сапоги —
черной, скользкой.
Этим замершим воздухом западни,
этой погодой польской.
От кольцевого шоссе
потусторонним гулом.
Под дождем с характерным пше
гаснущим поцелуем.
И строкою Целана. Ein Dröhnen: es ist…
И щавелевым лугом детским,
что теперь в полуснеге лежит, нечист,
и очнуться не с кем.
Этой рябью… и взвесью… и белой мглой.
Черно-белым военным снимком.
Это же не затменье, а свет контровой!
Кто-то, кажется, с нимбом…
***
Антошка, Антошка…
Будет твоя душа
как жареная картошка.
Вынут червивый клубень,
отмоют и приготовят
с пряным чесноком,
базиликом душистым.
Носят тебя, Антошка,
по воздуху за подтяжки —
от дома и до работы,
от работы до гроба.
Сучишь замлелыми ножками
во сне, а думаешь — по земле.
Ох, Антошка, Антоний,
Тоша, Антонция, Тонче,
Антон Александрович, Тоха —
кто ты для них еще?.. —
спи в теплой персти и прахе,
спи до последнего вздоха,
спи и не думай,
что ты прощен.
Па-рам-пам-пам.