Опубликовано в журнале Арион, номер 1, 2019
***
И крылья за моей спиной,
как оседающая пена
в стеклянной кружке наливной,
хотя в лыткаринской пивной
давно уже другая смена,
а я все требую долива
для всех оставшихся со мной,
для отстоявшихся в тоскливый
осенний полдень — без отрыва
от гравитации земной.
ТРУСОСТЬ
Кто не был трусоват
в своем далеком детстве,
тот и не виноват
в ряду несоответствий.
А я был боязлив,
был маменькин сыночек,
друг падающих слив
и скатерти в цветочек.
Потом в себе сломал
тенденцию такую,
но видела б, как мал
в часы, когда тоскую.
Как бесконечно юн,
и трепетен, и жидок
я становлюсь в канун
неясностей и пыток.
Но странно: от узла
усидчивого страха
дрожанием взяла
и выткалась рубаха.
Что родилась во мне.
А между тем, и я в ней.
И это все важней
становится и явней.
ПАТРИАРХ
Поморгал, как ногами потопал,
отряхнув их от снега и слёз.
И глядит, как волна до потопа,
когда очи исполнены были колес.
Его нежности белая цапля,
как поджавшая ногу души,
на терпении держит всю каплю
естества и от страха дрожит.
И чего старику еще надо?
Там, где выломано ребро
в ограждении Райского сада,
через Еву выносят добро.
***
Ты лежала между новых
досок струганых сосновых.
Составляло твой досуг
нахожденье между ними.
И твое земное имя
было сложено из рук.
Все пришедшие считали
подошедшие детали
цельным образом твоим,
не учитывая дали,
не задумываясь, та ли
ты навек досталась им?
Тот простенок между ребер,
где лежала ты во гробе,
с вечера принадлежал,
как посольство иностранцев,
неизвестному пространству
сил, престолов и начал.
Там в зауженном пенале
нарекали, пеленали
и лелеяли показ
на общественном канале
твоей роли в их накале
мириады желтых глаз.
Волны света как побеги:
альфа, бета, гамма и…
как же долго до омеги
им везти в своей телеге
и вести дела твои!
***
Вчера был очень сильный ветер.
Дождавшись скорости предельной,
я крутанул какой-то вентиль
в его котельной,
и ветер стих.
И вот вам стих.
***
Река, как девичья щека,
покрыта пухом тростника,
и ты ее губами тела,
входя, касаешься слегка.
Поверхность водная на вид
из натяженья состоит.
И палевый пологий берег
луносемянником повит.
Он тянет кончик завитой
к своей начальнице худой;
и смертный род его двудольный
в юдоли тянется продольной,
проточной тянется водой
под звон служебный колокольный.
Живой безалкогольный звон
в реке полнее отражен,
чем противоположный берег,
мужей имеющий и жен.
И звон тревожит холостой
поверхность глади незамужней,
и откликается наружной
рекламой в зелени густой.
И все находится во всем.
И отсвет света, дав оттенок,
путем высоких мачт антенных
отводит душу в глинозем.
***
Ты поедешь на велике
на работу свою.
Будешь чистым и беленьким,
как солдаты в бою.
Все земное — заемное.
Из присущих тебе —
только это бездомное
чувство страха в толпе.
Да кольца велодромного
заключительный круг,
огибающий неба бездонного
люк.
***
Все деревья накренены,
точно плохо укоренились
в перегное своей страны,
или жилистый воздух илист.
Или бронзовый лист тяжел,
ярко-желт и печально-красен.
Или просто совсем ушел
Тот, к Кому прислонялся ясень.
ГО
За Царскими вратами — как в метро —
убежище, укрытое от мира
гражданской обороною эфира
древесных масел. Прочное ребро
иконостаса выдержит, дай бог,
волны ударной будничную массу:
алтарь устроен в нише Центроспаса,
как водится, смотрящей на восток.
Мы подойдем, и я, Золотарев,
Заалтаревым стану, и алтарник
мне вынесет тот хлеб, что претворен
рывком евхаристическим в отдарок.
Он скажет мне: снимай противогаз,
там угольного фильтра не осталось,
и алкоголь сорбирующих глаз
не сможет задержать твою усталость.
Процеженному через молоко
живому спирту питьевого духа
становится легко и глубоко
плевать на разведенную сивуху.
И мы присядем где-нибудь в углу
и в респиратор, ладанкой зашитый,
произнесем сухую похвалу
отеческим комплектам химзащиты.
***
Есть одиночество лет в шесть.
И ночи иночество есть,
где в необычном сочетанье
висят на небе гвоздь и звездь.
Но если ты хотела тайны,
то здесь об этом не прочесть.