Опубликовано в журнале Арион, номер 4, 2018
 
  ДОМАШНЕЕ ЗАДАНИЕ
Есть такая возможность  помолодеть
      Лет на семьдесят — надо  преодолеть
      Опасенье какое-то и  сомненье,
      Петропавловку к сердцу  прижать, мечеть,
      Сесть в автобус, поехать,  как привиденье,
      Через Троицкий мост на  Большой проспект,
      Где прошло мое детство, я —  тот субъект
      Философский, нацеленный на  познанье
      Самоценной реальности: был  проект —
      И я чье-то всю жизнь  выполнял заданье.
Здесь меня целовали отец и  мать,
      С домработницей в сквер  выходил гулять,
      Он все тот же, его на  Большом проспекте
      Можно и не заметить — земная  пядь
      В затененном листвой от  угроз аспекте,
      Вдоль проспекта всё те же  стоят дома,
      Их модерн пощадила война,  зима,
      Смена приоритетов, времен,  формаций.
      Здесь уроками чтения и  письма
    Был захвачен я, не  научившись драться.
Объясни мне, откуда такая  грусть?
      Помню, как я заучивал  наизусть
      «Песнь о вещем Олеге» и  «Зимний вечер».
      «Песнь» чуть-чуть скучновата  была — и пусть,
      А зато от судьбы защититься  нечем!
      Вот оно, мое детство, мой  первый дом,
      О, покройте попоной его,  ковром,
      Я пойти на любые готов  расходы,
      Никого не осталось из живших  в нем
      В те тридцатые, сороковые  годы.
Есть такая возможность —  зайти в подъезд,
      Потоптаться в дверях,  вспомнить детский жест
      И попробовать дверь отворить  входную.
      Но боюсь, что читателю  надоест
      Погруженность моя в старину  такую: 
      Я про детство и сам не люблю  читать.
      Да и мальчика этого напугать
      Не хочу, все как было — и  все другое.
      Кто я? Тень. Скоро в детство  впаду опять.
    Но заданье я выполнил, да  какое!
    * * *
…дорожки
                         полны стату́ями…
                               В.Маяковский
Мне бы скучно было с  Маяковским,
      А ему тем более — со мной.
      У него в стихах его  громоздких
    Ласточки не помню ни одной.
И зимы, насколько помню,  нету.
      И уж точно — дерева в саду.
      Я бы мог продолжить эту  смету,
      Он сказал бы: эту ерунду.
И скроив улыбочку кривую,
      То ли дело уголь или сталь,
      «На, — сказал бы мне, —  возьми стату́ю».
      (У него стихи есть про  Версаль.)
И меня он, двухметроворостый,
      В порошок бы стер и  растоптал.
      Хорошо, что я родился  поздно
      И его на свете не застал.
      * * *
      Кто умер, тот умер. Покуда  он жил,
      Ему открывались загробные  дали,
      И лиственный шелест  предвестьем служил
      Нездешних садов; не вдаваясь  в детали,
      Он что-то такое себе  представлял,
      Какой-то кустарник, быть  может, аллею,
      Где он в этой жизни с  любимой гулял,
      И там обязательно встретится  с нею.
Но небо есть небо, там нет  ни дубов,
      Ни улиц, ни ярких цветов на  балконе,
      Хотя у художников средних  веков
      Ландшафт ему нравился  потусторонний,
      Но небо есть небо: щепотку  земли,
      Песчинку, травинку — и ту не  достанешь.
      Кто умер, тот умер, его  погребли —
    И он не воскреснет. Откуда  ты знаешь?
      * * *
      Две строки из «Онегина» о  Шаховском —
      Вот и все, что я знаю о нем,
      А комедий его не читал  никогда:
      Век не тот и Россия не та.
      Тем не менее, «колкий» — и,  видимо, он
      Умилен был и приободрен,
      Благодарен за лестное это  словцо,
    Так блестит с бриллиантом  кольцо.
Хорошо упомянутым быть  невзначай.
      Не читал его — и не читай,
      Все равно до конца этой  жизни земной
      Не забудешь, что был  Шаховской.
      Пусть летят облака и шумит  ветерок,
      Двух, как видишь, достаточно  строк
      В сочиненье чужом, не своих,  а чужих,
    Чтобы жить и поблескивать в  них.
      * * *
      Припадая к кустам, глядя  вслед облакам,
      Помня все, что манило и  грело,
      Поучись у Рембрандта любви к  старикам —
    Это горькое, трудное дело.
Хуже старости, кажется, нет  ничего,
      Только смерть, да и та — не  намного.
      Но похоже на подвиг  искусство его,
      А старик пожалеет и сам хоть  кого,
    Хоть тебя: не грусти, ради  Бога!
И когда отойдешь от того  старика,
      Не забудь, обречен на  разлуку,
      Как в венозных прожилках  сжимает рука
      Его правая левую руку.
      * * *
      Не расскажешь  Мандельштаму,
      Пушкин тоже не прочтет
      Эту будничную драму,
      Дней размеренных черед.
Перейдя тогда на шепот,
      Присмотревшись к потолку,
      Долгой жизни редкий опыт
    Передам я мотыльку.
Вот тебе печаль, досада,
      Память, жжение обид,
      Радость, зимняя прохлада —
      Не захочет, улетит.
      * * *
      Несчастны все, и самые  счастливые.
      Какие дни отпущены  тоскливые
      Им, сколько тьмы, и горестей,  и бед!
      Упреки им свои  несправедливые
      Возьми назад. И разве  смерти нет?
Через какие рвы они  опасные
      Прошли, какие сны им  снились разные,
      И превращалось в мусор  торжество…
      А счастливы и самые  несчастные!
    Иначе ты не понял ничего.