Вступительное слово и подготовка текста Елены Иоффе
Опубликовано в журнале Арион, номер 4, 2016
Автор публикуемых ниже живых и ярких стихов — Валерий Мещеряков. Написаны они были в 60-х годах ХХ века. Адресат — поэт Борис Сохрин, друживший с Валерием со школьных лет. Валерий сочинял песни и сам исполнял их под гитару. В памяти остались посиделки у них на улице Маяковского в Ленинграде. Одну его песню мы с мужем и теперь вспоминаем каждый День Победы:
День Победы — день печали,
строгой памяти конвой.
И тяжелое молчанье
между первой и второй.
Очень любила я его «Пригород»:
Пригород. Пригород. Пригород.
Дача. Заборы. Тоска.
Выгорит, выгорит, выгорит
в бронзовых соснах закат.
Снова и снова запетую
крутит пластинку сосед.
Медленными велосипедами
вечер звенит на шоссе.
Особенно вот это: «медленными велосипедами»…
В 1998-м, когда Валерия уже не было в живых, мне прислали из Петербурга только что вышедший, единственный, сборник его стихов «Над полем бед моих…», и это стало для меня большим сюрпризом. Я поняла, что не знала его. По своей преданности слову, по тому, как он жил им, играл с ним, это был поэт. «Поэтическая работа души шла непрерывно до самого конца», — написал автор предисловия к его книге А.Тарусинов. Как поэт Мещеряков вел жизнь весьма затворническую, много писал, но не стремился печататься. Способы, которыми надо было этого добиваться, ему не нравились. Он больше ценил возможность оставаться самим собой.
Валерий Львович Мещеряков родился в Ленинграде в 1933 году и прожил в городе все 900 дней блокады. У него есть стихи о мальчишках, собиравших книги из разбомбленных библиотек и тащивших их домой на сжигание в буржуйках:
И худенькие мальчишки,
вздохнув, отрывали от книжек
прочитанные страницы,
которые завтра утром
должны пойти на растопку…
Это он о себе. Так он пристрастился к чтению.
Закончив в 1957 году Ленинградский институт точной механики и оптики, Валерий всю жизнь проработал инженером. Его не стало в 1996 году.
Остается добавить, что в единственном сборнике Валерия Мещерякова нет стихотворения «Ход кеты». Не знаю, по каким причинам внучка, составлявшая книгу, не включила его. Борис Сохрин считал, что и другие хорошие вещи Валерия почему-то остались за бортом. Это он, уже из Германии, прислал мне стихи своего друга. Теперь, к сожалению, нет в живых ни Ирины, жены поэта, ни внучки-составительницы. Не с кого спросить.
Елена Иоффе
Валерий Мещеряков
ХОД КЕТЫ
Борису Сохрину
Идет кета.
К утру у браконьеров
на чердаках капроновые сети
еще сыры. А браконьеры спят.
И четверо парней из Рыбнадзора
с пустыми от бессонницы глазами
стучат на Усымань на двух моторках,
уставшие за сорок человек…
Идет кета…
Нанайцы по рыбхозам
хмельные с вечера,
едва проснувшись,
покуривают трубки возле лодок.
На лодках их японские моторы
не успевают толком остывать.
И на веревках — пламенем — юкола,
собаки тяжелы и неподвижны,
и втоптанная в землю каблуками
блестит на солнце рыбья чешуя.
Идет кета…
Директор рыбзавода
кричит кому-то в телефон:
«Где тара?
Мне нужно тару, а не обещанья!
Вы мне сорвете план!» Идет кета.
И женщина красивыми руками
над белым тазом ловко держит рыбу,
надавливает рыбе на бока —
и сотни солнц
оранжевых и ярких
горят в эмалированном тазу.
Идет кета,
и вдоль таежных речек
стоят медведи,
вглядываясь в воду,
и коротко взмахнув косматой лапой,
вытаскивают рыбину на берег
и волокут ее в сухой валежник,
чтоб чуть притухла…
А кета идет.
Она идет и разрывает сети.
Она идет — и бьется в днища лодок.
И кажется, что можно через реку
пройти по этим темно-серым спинам
и ног не замочить.
Идет кета!
Идет.
Против течения.
К истокам.
Чтобы дойти.
Дать жизнь.
И умереть.
И всплыть,
качаясь,
кверху белым брюхом…
Все кончено теперь.
Она пришла…
И над водой
унылыми кругами
расчетливо кружится воронье.
И под водой в скоплениях икринок
несмело начинает биться жизнь.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Я видел ход кеты на Усымани,
и знаешь,
я хочу тебе сказать:
— Давай, Борис,
кончай тянуть волынку
и разводить словесные воланы.
Я видел ход кеты.
Вставай.
Пойдем.
Туда —
против течения,
к истокам
каких-то самых нужных,
точных слов,
чтобы в строке —
в оранжевой икринке —
горело солнце и дышала жизнь.
И пусть нас душат сети консультантов,
пускай не создан «Литнадзор»
и тары
в редакциях для нас не выделяют,
а критики — медведями дерут
и волокут на свалку…
Что нам это!
Она лежит,
блестящая икринка,
и солнце
бьется в ней,
слепя глаза…
А мы с тобой —
всплываем кверху брюхом
и судорожно жабрами поводим…
Вот так, Борис… Давай вставай. —
Пойдем!