(Санджар Янышев)
Опубликовано в журнале Арион, номер 3, 2016
Однажды
Стихи — это сны. Сны — это почти стихи, стихи до слов.
Мы верим своему сновидению, потому что мы его видели, поняли, запомнили, пусть не всё — пусть только обрывки. Мы видели его собственным внутренним зрением, которому мы вынуждены доверять, поскольку больше доверять, собственно, нечему.
Почему мы должны верить сну, который нам рассказывает другой человек? У нас есть единственная причина — мы заранее верим говорящему. Мы почему-то уверены, что он не выдумывает, он говорит правду.
Почему нам так важно услышать именно правду и согласиться: да, это ему приснилось, такое иногда снится. Нам очень важно узнать хоть что-то из внутренней жизни другого, чтобы попытаться сравнить со своей.
Есть ли у нас способ отделить правду сновидения от неправды? Логика сна опирается только на сон. На опыт дневного мира со всеми его причинно-следственными связями — сон опереться не может. Дневная логика разрушает сон.
Человек рассказывает свои сны. Почему мы ему доверяем? Потому ли, что нам внятна их логика? Или логики (рациональной, дневной, разделяемой говорящим и слушающим) — нет вовсе? Или эта логика насквозь субъективна, неповторима и в каждом новом сне иная?
Мы знали его под именем — Языджи Создающий События…
Он молчал — мы слышали речь, он стоял — мы видели движенье…
Наверно, была на нем благодать, ибо посылаемые через него события оправдывали нашу никчемность, нашу недостаточность.
И лишь один человек в целом мире познал на себе обиду самого Языджи — Зиёд Жующий Камышинку…
Однажды, когда Языджи был еще ребенком, уронил Зиёд по дурости своей на ногу Создающему События фолиант с великим множеством не то букв, не то иероглифов.
И сломал ему важную кость, и стал Языджи хромым — не так, чтобы это сильно ему мешало впоследствии…
Однако почувствовал Зиёд справедливый гнев калеки, и тяжела ему стала его камышинка.
(«Искушение Языджи»)
Прошло много лет, и они встретились на мосту. И Языджи Создающий События решил простить Зиёда Жующего Камышинку. И простил, хотя это было непросто, хотя чувствовал, что гнев не ушел. Языджи поступил рационально. Но рациональное разрушает сон.
Разошлись они в разные стороны, и пришел домой Языджи, и почувствовал в ту же ночь внутри себя тяжесть.
Что-то сломалось в нем, что-то нарушилось, словно кончилась в бездонном колодце вода, словно не осталось в этом мире интересных событий: ни дать, ни взять.
Утратил Языджи благодать, стал обычным человеком и познал в своем сердце и зависть, и смерть, и неисчислимую горечь…
Языджи нарушил логику сна, где его всесилие уравновешивается тяжестью непрощения равной тяжести камышинки. Он последовал неким внешним, «дневным», разумным словам и убил в себе способность создавать события. Когда сон разрушается, его логика становится особенно ясна. Янышев не только создает сны, но их разрушает, сталкивая с явью.
Мы можем не верить Рассказывающему Сны, но тогда мы рискуем не увидеть то, о чем он говорит. А это обидно. Ведь нам хотели показать другой мир, полный событий. Нам его доверяют, а мы приходим со своей мерной линейкой, которая не способна измерять кривизну и кручение линий.
Голос поэта рассказывает нам сон. Но это не монолог. Это диалог, где реплики собеседника пропущены. Мы их не слышим, но мы их узнаём.
Вы всё придумываете что-то, а мне печатать.
Ага, в этом столько же правды, как в истории про некую Шаю, укравшую парня у Жени Лысенко.
Какой Лысенко? — правильно будет «какая», это девушка.
Да работала тут вот, на нашей кафедре, лаборанткой.
Ой, много не наливайте, я быстро пьянею…
(«Женя Лысенко. Восхождение»)
И мы будем слушать разговор о девушке, страдающей ДЦП, о том, как она восходит к своей любви, а объект любви никогда не узнает о ее чувстве. И девушка растворится в своей любви, как во сне. Она пройдет путь восхождения. И она будет счастлива.
Из глубины сна возникает второй голос, как в трагедиях Эсхила возник второй актер. Событие рождается при столкновении голосов. Событие — это всегда встреча. Не обязательно это встреча людей, но встреча людей всегда событие. И этот разговор — событие сна. И мы присутствуем как зрители.
Вот два человеческих типа, два устройства, чтоб не сказать — два биологических вида.
Представители первого — садятся у экрана с готовностью посмотреть фильм, который никогда не видели.
Ведь что это такое — протекающее во времени неотвратимое зрелище, когда заранее не знаешь ни жанра, ни сюжета? — модель самой жизни, ее прообраз.
Которую прожить необходимо всю, от начала до конца.
То есть ужас, абсурд, чудовищная повинность.
Эти люди — Истинные Герои.
Представители второй категории могут съесть лишь знакомое (или досконально описанное в меню) блюдо.
(«Зритель»)
Зрители сна, который рассказывает поэт, это «представители первого типа», они готовы ко всему. В том числе и к тому, что их обманут. Они открыты. Они готовы принять в себя чужой сон. Поэтому нельзя их обманывать. Даже нечаянно, даже случайно.
Я открываю его книгу как калейдоскоп, заглядываю в круглое окошко и поворачиваю… Что там пересыпается? То ли осколки цветного стекла, то ли мои собственные видения, которые, оказавшись внутри зеркального трехгранника, вдруг обрели симметрию.
Когда Янышева спросили: какая «идеальная профессия для поэта?», он ответил: «Смотритель маяка». Смотритель маяка посылает свет в пространство и очень редко получает ответ. Почти никогда. Он чаще всего даже не знает, есть ли кто-то в той штормовой темноте, куда падает луч. Но пока есть смотритель и есть маяк, корабли спокойно уходят в штормовую ночь. Им есть на что опереться.
Поэт — смотритель снов. И пока он говорит о них, пока он их обживает, мы можем двигаться вперед, и «посылаемые через него события оправдывают нашу никчемность, нашу недостаточность» («Искушение Языджи»).
* Беседа Андрея Грицмана с Санджаром Янышевым. Поэзия и ее близнец. — «Интерпоэзия» № 1/2009.