Содержание Журнальный зал

Сергей Васильев

Подготовка текста Елены Хрипуновой

Слово о поэте Владимира Салимона

Опубликовано в журнале Арион, номер 3, 2016

Сергей Васильев

 

* * *

Не времена милы, милы пространства

И дух высокого непостоянства,

Ведущий нас то к лесу, то к избе

Бревенчатой, то к радостному храму,

В котором мы, да не имея сраму,

Гуляем как-то сами по себе.

 

Пусть голубочки белые воркуют,

Пусть ангелы веселые ликуют,

И пусть Господь смеется в небесах,

И жаворонок пусть порхает в небе,

Не думая о завтрашнем о хлебе, —

И что с того, что наша жизнь в слезах?!

 

* * *

Проходит ночь, потом идет рассвет,

Светящийся сверчками и отважный,

Потом приходит Афанасий Фет,

Довольно толстый и довольно важный.

 

Он был не ангел тихий и не джинн,

Не светоч многогласья и не идол.

Да бог с ним, что он был всего Шеншин, —

Россию ведь никто так не увидел.

 

* * *

В деревне ночь черней чернил,

Но день светлей иконостаса.

Я всех уже похоронил,

Дождаться б яблочного Спаса.

 

Антоновка не умерла,

Вода жива на дне колодца.

Пить Божью мудрость из горла —

Вот что в деревне остается.

 

* * *

Ах, какие вечера!

Видно, смерть пришла вчера,

Поглядела, улыбнулась,

Слово молвила, запнулась

 

И, на небо поглядев,

Вспомнила печальных дев,

Сверток принесла с вокзала,

«Я еще приду» — сказала.

 

* * *

В воде по горло жирные стада,

Глаза травы следят за ястребиным

Корявым клювом — он летит к рябинам,

Краснеющим внезапно от стыда.

 

А где пастух? Под ивой возлежит

И пищу вдохновенную вкушает.

Его никто пространства не лишает,

И жизнь его никто не сторожит.

 

А ястреб, медленно слетев с куста,

Вдруг шевельнет напыщенною бровью

И окропит рябиновою кровью

Земли потрескавшиеся уста.

 

* * *

Понимаю матерщину дворника —

Снег, метель и прочая пурга.

Снег — он будет все идти до вторника,

А быть может, и до четверга.

 

К воскресенью только успокоится,

Будет тихо во дворе лежать.

И метель, как белая покойница,

Дворнику не будет угрожать.

                                 Подготовка текста Елены Хрипуновой

 

 

 

Владимир Салимон

 

ЗАМЕТКА О СЕРЕЖЕ

Не все хотят перемен и стремятся быть на виду. Мой друг Сергей Васильев если и хотел и стремился, то каким-то причудливым образом.

В Москве он появлялся редко, большую часть времени проводил в своем, не скажу любимом им, Волгограде. Провинция его манила, влекла. Своей обустроенностью, неспешностью. Ведь может же быть человек прирожденным провинциалом. Он по существу таковым и был. Я помню, как Манежную площадь, на краю которой я его однажды поджидал, он пересекал как дикое поле — долго, озираясь, оглядываясь, словно ища взглядом васильки, ромашки и прочую луговую живность. Ему нужно было за что-то уцепиться, чтобы удержаться на ногах.

Из провинции всегда бежали, задолго до Ломоносова. От бедности, крепостничества, рабства, жуткого губернского консерватизма. Это потом ее воспели как малую родину, будто есть еще какая-то большая, прекрасная, непобедимая, могучая и т. д., но не такая родная. Васильев никуда не бежал, напротив, он укоренялся в отчем краю, начал выпускать «Простоквашу», журнал для детей, сам нарожал детей и подругами обзавелся распрекрасными. Все бы здорово, но. Эта распроклятая отрицательная частица играет в жизни русского человека подчас роковую роль. Искусство крайне недемократично. Иерархично в высшей степени. Однажды занятое место до´лжно блюсти как зеницу ока, или полетишь ко всем чертям под фанфары. А как тут блюсти, когда обитаешь ты от литературных перекрестков за тысячу верст, печатаешься нечасто и вообще живешь жизнью частной, желая выжить из последних сил, иначе говоря, тянешь лямку. Вот ведь какая история с географией получается. Получается не тот пресловутый разрыв между городом и селом, а между поэтом и обывателем в одном лице. Образуется трещина, которая, как известно, проходит через сердце. И это не преувеличение. Последствия этой трещины самые печальные ощутил на себе Васильев в полной мере.

За многие года ни одной книги помимо Волгограда не вышло, а при сегодняшнем положении дел с книготорговлей это скверно. В Москве его стали забывать, появились новые, так сказать, ориентиры, что закономерно, конечно, но обидно, поскольку поэт полагает, что он всегда интересен, свеж и юн как роза. То есть вечен. Но это не так!

Ох, как не так устроен мир, совсем не так, как нам порой кажется! И смерть есть.

Замечательный русский поэт Сергей Васильев умер, когда уже становилось тепло и вид на город, длинный и тощий, как удавка, был не столь тягостен из окна. Я не знаю, был ли он один в момент своего прощания с белым светом или его окружали близкие, друзья. По правде говоря, я так не думаю. Не потому, что поэт всегда одинок и т. д., а только чувствую, что нас всех ему не хватало в его смертный час, как теперь его не хватает нам. Мне.

Это не очерк о жизни Сергея Васильева, а горькая заметка о добром, хорошем человеке. О друге.

 

                                               Сергею Васильеву

 

Заметка о товарище моем

не получалась, прилетели птицы

клевать иргу ненастным, хмурым днем

все разом — зяблики, дрозды, синицы.

 

В бинокль за ними было наблюдать

не столь забавно, сколько интересно,

и отложил я в сторону тетрадь,

подумав, что все тщетно, бесполезно —

 

писать заметку, сочинять стихи,

иначе говоря, марать бумагу,

не лучше ль в лес, иль на берег реки

пойти, позвав веселую дворнягу?

 

В провинции легко уйти от дел,

на год, на два от света удалиться,

что хорошо товарищ мой умел.

Провинция — совсем как заграница.

 

Как Рим для Гоголя, для Бунина Париж.

Но почему-то чеховская Ялта

мне снится чаще черепичных крыш

чудесных Монпарнаса и Монмартра.

 

Мне никогда не хочется в Москву,

а хочется в деревню, в глушь, в Саратов,

считать ворон, удить в реке плотву,

не видеть лиц народных депутатов.

 

 

Следующий материал

Вступительное слово и перевод Сергея Васильева