Опубликовано в журнале Арион, номер 2, 2015
СЕРЕДИНА ЛЕТА
Из таганрогских стихов
Под окнами пивной, при общем оживленье,
Возводят балаган на множество персон,
Где будет цирк давать все лето представленье,
Чтоб вызвать в городской культуре оживленье,
И выход чувствам дать, и мыслям направленье,
Внушив им, так сказать, искусства сладкий сон.
Внутри пивной сидит в пространных размышленьях
Мосье Гапоненко, известный театрал,
Который, говорят, когда-то сам играл,
А может быть, и нет, — но точно состоял
С актрисами в определенных отношеньях.
Спросите местных львов, и вам ответят так:
Мосье Гапоненко? — он тертая собака,
Вы видели, как он разделывает рака,
Как кушает его? И что такое рак?
Вы задали вопрос, так приготовьтесь слушать,
В том, что я вам скажу, большая правда есть —
Рак, это вам не гусь. Гуся возможно есть,
Тогда как рака лишь благоговейно кушать.
Да грех и поминать каких-то там гусей —
В любые времена и на любом обеде,
Пока скрипят миры на остриях осей,
Поверьте знатоку, рак — это Моисей,
Могучий патриарх всея вселенской снеди.
Поверьте едоку, пока кружат миры,
Пока не канули в густую бездну мрака,
Возможные сорта возможнейшей икры,
Бараны, индюки, вальдшнепы, осетры —
Всего лишь рой теней в сиянье вечном рака.
От имени его исходит благодать,
Рождает вид его в груди большие чувства.
Когда вы не поэт, вам рака не понять,
Мосье ж Гапоненко — он человек искусства.
Вглядитесь пристальней в невозмутимый лик
Презревшего тщету страдальцев и маньяков,
И как по-вашему, что делает старик?
Вы думаете, спит? Он ждет горячих раков!
И зрелище, тотчас явившееся мне,
Я б не посмел назвать иначе как судьбою:
Восходит человек при общей тишине,
Весьма огромный таз неся перед собою.
Пылает медный таз, над ним клубится мгла,
И эта мгла красна и устрашает многих.
Когда же мощная гора членистоногих
На стол среди пивной обрушена была —
Фундамент задрожал, и будто бы в грозу,
По залу пронеслись громовые раскаты…
Тут все попадали, смятением объяты, —
Лишь он один сидел и смахивал слезу.
Мы пива напились и шли навеселе,
И царствовал покой на море и на суше,
Пока небесный Рак простые наши души
По должности варил в весьма большом котле.
Стремилась ласточка в густую синеву,
Собака от жары скрывалась под крылечком,
Пастух с пастушкою брели к своим овечкам,
Но временные наблюдались беспорядки —
Пищало множество детей в капустной грядке,
Пока Амур менял тугую тетиву.
(А так как ныне туго с тетивами,
То крыл он жизнь последними словами.)
День был на славу. Ночь прохладна и влажна.
Густая темнота, глухая тишина.
Но крепнут голоса собачьей перепалки,
И жидкий свет цедит по капельке луна
На крыс, справляющих свои дела на свалке,
На двух любовников, сомлевших прямо в балке,
На жуликов, белье гребущих с чердака, —
Многообразна жизнь ночного городка.
Свершен воскресный труд купорки, варки, стирки,
Во всех домах храпят, и в прикорнувшем цирке
Удав, подверженный влиянию луны,
Про то, что было днем, цветные видит сны.
Он слышит, как вода струится по канавам,
И думает о том, как плохо быть удавом:
Ну, тигром, ну, слоном — еще туда—сюда,
А вот удавом — нет. Противно, господа.