Опубликовано в журнале Арион, номер 1, 2015
* * *
Какая-то штука в шкафу…
Солонка? Но нет, не солонка.
Масленка, чья крышка ау?
Со сломанной дужкой ведерко?
И щупаешь воздух руками,
и топаешь грозно ногами —
вон там, в правом нижнем с пивком,
вон там, рядом с желтым кульком.
И звук так мучительно долог,
и в кухне крадешься, как тать,
как спятивший вдруг орнитолог…
Ну вот, зазвенела опять.
Ну вот и в истерике нервной
промчались пространства. А я…
Лишь ножку подперла фанерой
и тоже была такова.
* * *
Во всем дому был свет потушен,
там мылась женщина под душем,
за занавески мокрым шелком
светилась кожа ее желтым.
Светилась кожа ее белым,
светилась кожа ее бледным,
и тень воды, сбежав по стенам,
светилась отраженным светом.
Капли кап-кап, глаза застыли,
фиалковое пахло мыло.
И ничего другого в мире
в тот вечер не происходило.
* * *
Время ездит в колеснице,
в колеснице золотой,
хорошо ему носиться,
хорошо быть сиротой.
Время кончило три класса,
у него, у лоботряса,
папироска на губе,
папа Хронос в ЛТП.
Но на все плевало мятной
голубой оно слюной,
той свободной, непечатной
с окончанием на «й».
Есть запретные слова,
они слаще, чем халва.