Опубликовано в журнале Арион, номер 3, 2014
* * *
Футбольное стадо на поле для ветра
Сегодня надело зеленые гетры.
Волы и буренки шотландской породы
Играют судьбой по законам природы,
Пока запасные животные сборной
Неспешно жуют и глотают попкорны.
О, если б нашелся один самобытный
Игрок тонкорунный и парнокопытный,
Я смог бы отдать ему пас без опаски
За судьбы пасомых и пьянство подпаска.
Ведь духом игроцким пропитаны травы.
Их щиплет отара и кормит ораву
Болельщиков, с западных склонов трибуны
Все утро стригущих улыбку фортуны.
Особая страсть к игровым видам спорта
У жвачных животных в крови перетерта.
Когда, несмотря на возможность увечья,
Сшибается козья тоска и овечья,
Баранья упертость и та сила духа,
Что всем демонстрирует наша пеструха.
Но как ни крути, тонны шерсти и мяса
Зависят всегда от последнего паса —
От первого часа на утренней дойке,
Мяча, отскочившего в поле от стойки
Ворот, проскрипевших о всех незабитых
Голах (поголовьем скота — общепиту).
И чем безнадежней, тем, вместе, спокойней
По левому флангу пройти к скотобойне,
Всем сердцем уверовав (мышцы упругость!)
(Хотя бы и всех удалили за грубость
Помола стираемой деснами мяты),
Что зрелищность много важней результата.
* * *
Такое же самое дерево,
как то, что растет за окном,
во мне примирилось с потерями
и стало спортивным бревном.
На нем разбивают гимнасточки
молочные косточки в кровь.
А раньше веселые ласточки
тяжелую вили любовь.
Оставшись без внешности, заболонь
растет в сердцевину, туда,
где взаимодействия слабые
рождает природа труда.
Но кровь обновляется полностью
всего-то за век с небольшим.
И вот уже всякие вольности
смущают спортивный режим.
Как видно, покоем заплачено
за знанье сверчка о шестке.
Бычок, атлетично раскачанный,
шатаясь, идет по доске.
* * *
День и ночь привыкли летом
спать валетом,
видеть сны
друга дружки
и при этом
не касаться стороны
щекотливого предмета.
* * *
Отвалил камень с души.
Нашел ее пустой. Радуюсь,
Как ребенок.
ОТ ФОНАРЯ
Берусь описывать фонарь.
Со всех сторон.
1
Крючок с световым червяком,
заглоченный тьмою глубокой
рассвет подсекает. О ком
ты думаешь в этот час?
2
И слетелись на свет его бражники.
И служили ему,
ибо многие тьмы
изгонял из теней.
3
Смерть фонаря и похороны света
идут все лето.
4
Вытягивает свет из ночи
его беззвучный пылесос.
Мешок вытряхивает утром.
5
Клюшка для гольфа,
где свет его — мячик,
вырывший лунку.
6
Свет, изгоняющий простуду.
Люголь, чем мажут горло ночи.
Микстуры ложка перед сном.
7
Посох Моисея
сквозь свет непросеянный.
8
Сколько их, бредущих в одной связке,
в форме канареечного цвета,
потянувших лямку взрослой сказки,
по земле разбросано за это?
9
Зона роста — на кончике света.
10
Световую палатку поставил,
колышки вбил,
но брезент его — дождик
размочит под утро.
11
Фонарный стол,
фонарный стул…
12
Темный фонарь, негроид,
словно он землю роет.
13
И фонарь-гробокопатель
ходит — ищет с фонарем
час, когда мы все умрем.
14
Как черные сгустки крови из раны,
так рано!
15
Десны тьмы разрывая
тройственным корнем.
16
А днем он чугунная палка.
Забытого света законная свалка.
17
Запас словарный
фонаря…
18
Как кашель,
бывает сухим и мокрым.
19
Ильича эстафетная палочка.
20
Щурился свету под фонарем,
как в душевой кабинке.
Кто-то прошел.
Прикрылся.
* * *
Получая справку в БТИ
о своем земном существованьи,
думаешь, как о небытии,
как о мрачных опытах Гальвани
над лягушкой (сокращенье слов
наблюдая в воздухе посмертном), —
о тоске раздельных санузлов
по своим пяти квадратным метрам.
Думаешь о шкафе духовом
и материальности цыпленка,
и о веществе как таковом,
и о существительном продленка.
* * *
тебя свезут на неотложке
от неотложных дел твоих
в палаты гнутые, как ложки
в руках психически больных.
И будучи еще везомым
по пробкам как-нибудь бочком,
ты ощутишься невесомым
и проблесковым маячком.
Способным растолкать заторы
внутри аорты и вокруг.
И медицинские приборы
оценят дело твоих рук.
НА РОЖДЕНИЕ
Страшный сумрак, редкий сумрак,
истоптавший шар земной,
как из Красной книги зубры,
ходит сумрак надо мной.
Облака, луну и звезды
и несущий небосвод
он вдыхает через ноздри,
выдыхая через рот.
Этот сумрак как-то связан
с тем, чем дышит 1-й мед:
с раздвигающимся тазом,
с появлением на свет.
Ляжет припорох на кальку,
дунет ветер, обнажив
годы, спящие вповалку,
жизнь над пропастью во ржи.
В электрическое поле
залетая, светлячки
расширяются от боли,
как ослепшие зрачки.
Хрустнут бабочки — как чипсы
раскрошатся на ветру.
Если в сроках не ошибся,
быть по-твоему к утру.
Ночь отпета петухами
и уже погребена
в положенье вертикальном
в позе утреннего сна.
Улыбнулась, осветилась,
стенки маточной трубы
заплела, как наутилус,
по условиям резьбы,
и из сумрачного геля
взяв, чего там больше нет,
25 апреля
дописала мой портрет.
* * *
Снег идет большими хлопьями —
шерсть струится на ребре
между пальцами циклопьими
в ослепленном ноябре.
И под шкурами овечьими
ускользает Одиссей,
надо думать, что от вечности,
потому как жизнью всей.