Опубликовано в журнале Арион, номер 2, 2014
В ПРЕДЧУВСТВИИ СЧАСТЛИВОЙ ПОРЫ
Память досадливо потчует,
как крутили руки,
мяли бока.
Хорошо, что все хуже работает почта,
приносящая весточки из постылого далека.
Многое из прошлого уже заваливается,
рвется цепочка дорог.
Так слабыми струйками
старая завалинка
грустный сыплет песок.
Желтеют протоколов страницы,
становясь достоянием криптографов.
Блекнут, тускнеют лица
из коллекции тюремного фотографа.
Скоро исчезнут вбитые конвоем
запретительные колышки,
перестанет арестантский греметь драндулет.
И я буду улыбчиво жмуриться на солнышко,
как явившийся вновь на свет.
В ПРОБКЕ
В потоке автомобилей лаковых,
в пробке по чуть-чуть продвигающихся,
большеколесный, с высокой кабиной
трактор
выглядит жирафом среди пресмыкающихся.
Постреливая дымком черно-сизым,
будто зло досасывает самосадный
окурок,
неказистый агрегат походил на вызов
вытянувшемуся вдоль улицы
кичливому гламуру.
За тряским рулем малый под тридцать
в майке с Че Геварой на груди
костерит на чем свет роскошные тачки,
продажную милицию.
И я подумал: всё впереди.
ДНЕМ С ОГНЕМ
На долгих дорогах,
в гололед посыпаемых
едким реагентом,
людей много.
Но я вспоминаю Диогена.
ПРОБИВШАЯСЯ МЕЛОДИЯ
Вечер в вульгарной истоме —
я уходил от любимой женщины
тропкой узкой.
Ни один инструмент из тонких
не переложит нещадную боль на музыку.
Разве расскажут грустный гобой
иль чуткая скрипка
про оставленную любовь?
Как окликнула напоследок
вислая калитка?
Я уходил и себя коря,
и день незадачливый.
Отмахиваясь от комарья
кусачего.
Спустя много лет на затерянной
лесной нитке,
воюя с комариным отродьем,
я щемящую различил мелодию.
И крик провисшей калитки.
ВОЗЛЕ ЕЕ ДОМА
Знакомая скамейка — на кирпичиках бревно.
Уцелели и петух на трубе, и дощатая городьба.
Но я не стучусь в окно —
не судьба.
НЕЖДАННАЯ ПОБУДКА
Зимним утром еще не светает,
а мусороуборочная машина
уже тарахтит у нас во дворе.
От ее урчания, словно упрыгивающая полтина,
дзенькает дужка на пустом ведре.
И всё в буфете — от блюдец, чашек
за стеклом тонким
до заветного шкалика, помогающего
с похмелья мне, —
точно колокольцы далекой ямщицкой гонки,
в полутемной вызванивает тишине.
…Спозаранок усердствующий трудяга
давно не рокочет,
не слышно и подрагивающей посуды
с призывным голосом родного стопаря.
Но возвращаться ко сну не хочется —
нескончаемые кошмарят лагеря.
ПРАЗДНЫЙ ДОМЫСЕЛ
Представил Владимира Красное Солнышко
в ответственный час,
когда он гнал народ на крещение батогами
и понуканиями зычными.
И подумал: а не лучше бы было сейчас,
останься тогда мы язычниками?..
ДОВОД
Когда толпа сомневающегося люда
потребовала от Магомета доказательств,
что его связь со Всевышним не есть обман,
вместо ожидаемого чуда
пророк выложил Коран.
ДИСКУССИЯ В БЕДЛАМЕ
Искусственное оплодотворение вызвало
ругань матерную,
общественную истерию.
А ведь первой суррогатной матерью
была Дева Мария.
НЕПРИКАЯННОСТЬ
Я похож на спешившегося —
пропали уверенность, пыл.
Мошко́ю ослепшею
дорожная толчется пыль.
В поисках крыши, денег
устал мотаться.
Может, вон в той деревеньке
взять и остаться.
Пусть не в прихотливом зданьице,
не в туфлях лаковых
приглядеть бабенку с дородной
задницей.
И бросить якорь.
Только все это фантазии
сродни вздору —
с первой же оказией
дам деру.
Были и домик обходчика,
и дочка его при формах.
Смутили проносящиеся ночью
в огнях поезда скорые.
НЕОЖИДАННОЕ НАСТРОЕНИЕ
Резвящийся ветер надувает парусиновые растяжки,
пузырит шторы уличных кафе.
Будто бедолага, вырвавшийся из каталажки
и развлекающийся подшофе.
Развеселость подвыпившего гуляки
токами передается и мне.
Хочется плясать, участвовать в драке,
все равно на чьей стороне.
С порывистым хулиганом купно
повесничать под девчоночий визг.
Такое находит, когда выиграл крупно
или проигрался вдрызг.
Не расставляю точек —
взял ли банк я, вышел в тираж.
…Ветер сник вдруг, как обесточенный,
улетучился и мой кураж.
СКВОЗЬ ОКОННУЮ РАМУ
Просыпаюсь с воробьиным гамом —
другие так не дебоширят птицы.
Отражение оконной рамы
на солнечных лежит половицах.
К гремучему спешу умывальнику,
в шлепанцах стоптанных семеня.
Я не знаю еще лагерных начальников,
и они — меня.
Возле дома мама
поправляет палисадину,
заваленную ветром.
Будто широкополой панамой,
обмахивается клен
разлапистой веткой…
…Знакомое окнa перекрестье,
воробьиный гвалт увлеченный.
Но я уже начальникам гусь известный,
и начальники сидят в печенках.
ПРИ ПЛОХОЙ ПОГОДЕ
За окном муторный постукивает дождь,
усыпляя, будто в покачивающемся трамвае.
Я даже слышу вагонный галдеж,
схожий с хлопотным птичьим граем.
Покрикивает кондуктор, жалуются бабы
на жизнь от получки до получки.
…К мокрому стеклу черешком прилип лист
и забился, как бабочка,
пытающаяся оторваться от липучки…
Задрёманный, я продолжаю тащиться
в разболтанной погремушке.
…Пойманный лист отчаянно тщится
вырваться из ловушки…
А глаза всё неодолимей непосильный
слепляет клей,
кружится потолок.
Мне чудится — это я на стекле
трепыхающийся мотылек…
…Очухиваюсь, как едущий без билета
при появлении контролеров с ражими
подручными.
…Дождь то смолкает, уносимый ветром,
то возвращается, наверстывая упущенное.
ПОД КУСТОМ АКАЦИИ
Я прячусь от дождя под кустом акации,
крыша хилая, но ближе ничто не улыбается.
Нити дождя, словно в станке ткацком,
бегут, переплетаются.
Я глубоко ухожу в пиджак —
задетая ветка скопившиеся
сыплет брызги.
С погодой я явно попал впросак,
как и во многом в жизни.
С самого старта,
когда на дорогах еще живы были
полосатые столбы,
мне не повезло в карты.
А потом и в любви.
Все последующие годы
в суетне бешеной
менял колоды,
женщин.
…От дождя холодного
ежусь под акацией.
Без толку менять колоду —
не отыграться.
СОЖАЛЕНИЕ
В моих стихах можно встретить воровскую
лексику,
услышать стук поездов, крики чаек.
Но многое я оставляю в подтексте,
а его мало кто читает.