Опубликовано в журнале Арион, номер 2, 2014
 
  
СЕЛЬСКАЯ КРАСАВИЦА
Под забором, белея, как хряпа,
  избежавшая черного хряка,
  возлежит деревенская пьяница
  и рукой помавает. И пятница
  над селом мошкарой барражирует,
  а пропойца лежмя дирижирует 
  упаданьем дождя. И над старицей
  облака крутолобые катятся.
В том и смысл, что кругла, как балясина,
  примадонна сия толстомясая,
  словно древняя Матерь-Ведуния,
  но в лице не найдешь многоумия,
  ни ума ни найдешь, разумения…
  только с умыслом местного гения
  баба силами крутит природными,
  а сама как печаль пустоплодная.
  В сельском клубе, где трель телевизора,
  ждет явления друга-провизора
  местный хиппи — седой деревенщина
  все сидит, размышляя о Женщине,
  лох ли, бог ли — божок неверховныя,
  даром — это рифмуется. Помню я:
  то, что он нам с утра пересказывал, —
  телевизор под вечер показывал.
  Все сбывалось! Как только не думалось
  мирозданье в лесах этих муромских! 
  
  
* * *
Да, я струхнул, почуял резь в мошонке,
  когда явился мне старик Ли Бо
  и наказал: — Пора бежать в любовь! 
  Но течь открылась ночью в старой джонке, —
  ты в путь готов? 
                 И мгла была сквозящей зимней птицей
                   заплетена в китайскую косицу.
Всем, кто ушел в тибетские монахи:
  в любовники, в бомжи — дорогу дай 
  (кто до кости весной промерз в овраге,
  эскизом стал на рисовой бумаге, 
  кто тянет бормотуху из баклаги), 
  открой Китай.
                 Душой смятенной только ли безумны 
                   подъятые за облак Джомолунгмы? 
                 — Беспечный стих, — сказал мудрец Ли Бо, — 
  не зная боли, ты ушел в красивость, 
  как в монастырь…
                   — Прости, что я  надрывность
  не выдюжил: мне так писать — слабо?
                 Прости ж язык Лауры и Петрарки
                   тому, кто сам давно душой в овраге…
  
  
ПАНМОНГОЛИЗМ
«Здесь, в мире, мира нет, но есть Китай.
  Вот он-то и стоит на трех китах.
  А все вокруг разлитые язы́ки
  для Поднебесной, право, — ни-че-го,
  и либо что-то знают о Ли Бо,
  либо когда-то станут лунолики», —
так говорил вокзальный злой босяк
  и пиво дул… или почти что так,
  и даром то, что говорил он прозой.
Я наблюдал явленье паровоза
  и, дулей сжав цигарку в кулаке,
  курил, на полумертвом языке
  слагал стихи о таинствах мороза.
Безумье? Но на нищем старике,
  лице его, горели розы-слезы… 
  
  
* * *
китаец молодой — ни мальчик ни мужчина
  на рынке «Казачок» промытом как слеза
  тачает нам ключи с пометкой made in  china 
  и делает на мир широкие глаза
  когда стучишь к нему в замызганную лавку
  он руку подает и кланяется нам
  и тычет иногда промасленную справку
  другой рукой берет из банки заготовку
  купюру приберет и кланяется нам
  как раненый зверок с отдавленною лапкой
  как птица иль дракон похожий на Китай
  игрушкой заводной он кружится за дракой
  когда пустая жизнь твердит ему: летай!
  из Поднебесной к нам слетевшая пичуга
  сподобившись вершить свой крохотный вокал
  откуда смелость взять чтоб так прожить с испуга
  и ногу волочит      но снова зашагал