Опубликовано в журнале Арион, номер 1, 2014
* * *
Для нас найдется в больнице
двуспальная койка,
для нас найдется в темнице
двуспальная плаха,
увидит нас фельдшерица
и выдохнет Горько,
и конвоир прослезится,
и, серый от страха,
палач сбежит с эшафота
под крики Медаль им!
И плотник отложит работу
над гробом двуспальным.
* * *
Поединка завершение,
пораженья торжество —
точка твоего кипения,
многоточье моего…
Кто забылся сном младенческим?
Кто летает наяву?
Место свято. Время лечится.
Я живу, живу, живу.
* * *
Измеряет мою глубину,
удивляется: ну и ну,
потяну ли?
Идет ко дну,
оставляет меня одну.
* * *
Скорый поезд, почему так долго
мы стоим на станции ночной?
Свешиваю руку с верхней полки —
спит ли тот, кто странствует со мной?
Спит. Вокзальчик празднично подсвечен.
Спи. Еще не скоро. Путь далек.
Спи. Курлычет радиодиспетчер.
Гулко откликается гудок.
* * *
Что монументов медь,
шум типографских машин?
Ну-ка, подвинься, смерть,
не загораживай жизнь!
Можно остаться тут?
Книга, окно, а за ним
в полный голос цветут
липа, шиповник, жасмин, черемуха…
* * *
Дерево заглядывает в книжку,
пущена река на самотек,
по своим делам летит вприпрыжку
маленький веселый катерок,
засучены рукава жакета,
и расстегнут трущий ремешок…
И глубоко трагическому поэту
иногда бывает хорошо.
* * *
За окном зима, большая, злющая,
ветра вой, снежинок толчея,
а у нас светильников тьма-тьмущая
и высоких мыслей до х..,
и в горячей пенной ванне эврики,
и залейся песен и вина…
Музыка. Таблетки от истерики.
И любовь. И вечная весна.
* * *
Почтовый голубь сел на подоконник —
лилова лапка, шелкова тесьма.
«Мой верный друг, мой ветреный любовник» —
хорошее начало для письма
о том, что купидоны и амуры
срисованы с почтовых голубей,
что дружба Дон-Гуана и Лауры
воздушней и прочней любых любвей.
* * *
Черное от крови одеяло.
Остывает. Хватит, не бинтуй.
В губы жениха поцеловала.
Это был их первый поцелуй.
До войны, до свадьбы не посмели
опозорить родину и мать…
Опустили в яму на шинели.
Помолчали. Стали зарывать.
* * *
Земляничными тропинками
отведи меня туда,
где на семь персон кувшинками
сервирован стол пруда.
Там стрекозы и подлещики,
там — спасибо, добрый сон! —
навсегда живые, плещутся
шесть возлюбленных персон.
* * *
Взлетает кисть. На картину
охотно ложатся пятна.
Гончар массирует глину,
и глине это приятно.
Выгуливать нравится теме
выводок вариаций.
И любо словам в поэме
аукаться, откликаться.
* * *
Не сердись, что молитвы те
колыбельною кажутся песней, —
я люблю Тебя на кресте,
но в пеленках Ты мне любезней,
я такому Тебе молюсь,
возношу ектеньи и осанны —
засыпающему, малю-
сенькому, у груди, после ванны.