Опубликовано в журнале Арион, номер 4, 2013
В черновом варианте это стихотворение публиковалось в дальневосточном альманахе «Рубеж» и без моего ведома было перепечатано в антологии «Лучшие стихи 2011 года». Рад возможности предложить читателям завершенную версию.
l l l
И чтобы эта вот белиберда,
к тому же с погремушками созвучий,
жизнь поломала всю? да никогда!
Но сумрак разреженный и колючий,
но первая вечерняя звезда,
но лист пожухлый, бьющийся в падучей
на ветке, оголившей провода,
и что еще? какой-то глупый случай
как замыканье — и тогда, тогда…
l l l
Ходики что ли там?.. на рассвете
иней стаивает на фрамугах…
после 70-и — думай о смерти,
после 80-и — о недугах…
Кто — и не помню: Солон? Авсоний?
верно, последний, но помню строки,
впрочем, кому солоней, бессонней,
знает лишь Тот, в Чьей руке все сроки.
Мой ли Спаситель, твой ли Создатель,
я бы назвал Его Кормчим Братом,
ведь и центонов и од слагатель
падалью кормится, плагиатом.
Дожил, так слушай, какой у музы
голос, уж точно: не песня песней —
ортопедические рейтузы
и немота ей куда уместней.
Если не вынесут из больницы,
если я сам за ворота выйду,
я дочитаю твои страницы
и от себя сотворю молитву,
ибо Дарующий долголетье
большего ждет и от нас отдарка.
А за гражданской гоняться медью —
годы последние тратить жалко.
l l l
А не поскрести ли пером по сусекам,
а не вострубить ли мысленным рогом,
славу пропеть иудеям и грекам,
поэтам и пророкам!
Не они ли, братие, обучили нас грамоте,
бересту ли, кожу ли телячью корябати
словесы разумными, писалами корявыми
или самопевными перстами-колядами.
Вот как тронет струны Давид и, споря
с гуслями, Гомер припадет к кифаре —
и пески попятятся, и вспыхнет море,
и сухой мороз пробежит по чинаре.
И хвалу Единому пропоет многопсалмие,
и воздуси, и земли огласятся голосами его,
и соткет многобожие, хлобыща парусиною,
сагу странствий, аукаясь с Палестиною.
И на суше и водах, веслом и посохом,
будут песнь и молитва бездны пасти,
и осядет прахом взметенное порохом,
и домой вернется пропавший без вести.
Он войдет, сказавшись однополчанином,
муж, неузнанный в рубище, гость нечаемый,
вот и свиделись, — скажет, — присевши с краешка, —
я такой тебя и представлял, хозяюшка.
Так что тки свою скорбную ткань, рукодельница,
а потом распускай, распускай по ночам ее,
если плат не соткан, вольно надеяться,
а душа невo╢льна по умолчанию,
ведь она лишь вестница, лишь посланница,
но Единого славящий в Нем прославится,
весь и в образе нищем не обесплотится,
яко царь с царем говорить сподобится*.
l l l
Пишешь, пишешь на чем попало и где придется,
не уследит голова, что начертит рука,
но от всей писанины только и остается
разве что оговорка, вычерк черновика,
но и та или тот, обещалось, жерлом пожрется,
так что твердо дерзай, пока стержень не высох, пока…
l l l
…стихи, которые снились мне, были о словах,
но не о тех, что слагаются в строки, а о словах-символах,
о чистом смысле — с них когда-то все и началось,
и они мне снились, но я слишком крепко спал.
Но и Тот, Который придумал все, не может вечно
бодрствовать, и чтобы придумать лучший порядок,
может, и Он сейчас ненадолго вздремнул
и видит Свой лучший сон.
Недавно, прорежая на даче кактусы, чтобы помочь побегам,
я выбросил бурые вялые стебли на трухлявый пень,
и оставил их там, в саду, а спустя неделю-другую
увидел: они прижились и стали расти сами уже по себе;
дождь поливал их, солнце грело, и стебли зазеленели
и закустились, как молодые, радуя глаз,
они не знали, что лето кончается, что скоро заморозки,
и росли из какого-то вызова или программы, скрытой в них.
Так и слова, которые снились мне, не были просто словами,
лучшими словами в лучшем порядке, а чем-то иным,
чем-то еще, но чем — знать мне было не ведомо,
пытаюсь вспомнить — и не могу, но и забыть не могу…
l l l
Но в мире новом друг друга они не узнали
Если все и там поодиночке начинают с чистого листа,
Господи, к чему мне эти строчки, раз я и во гробе сирота?
Я не сирота с Тобою, Отче, но родного встречу ли отца,
мать свою увижу ли воочью там, где Ты, и есть ли без лица
хоть одна душа, по ком скучаю? и когда стою пред алтарем,
чаю воскрешенья мертвых, чаю, Господи, но в облике своем…