Опубликовано в журнале Арион, номер 3, 2013
Сергею Калашникову
1
Лес уронил багряный свой убор,
Мороз посеребрил мой взгляд печальный,
И в этой глупости первоначальной
Живу я, милый друг мой, до сих пор.
2
Куда как славно по снегу брести,
А вот куда, не знаю — как придется.
Вода не умерла на дне колодца,
За остальное Бог меня прости.
3
Я просто жил, купал ступни в росе,
Варил уху из неживых плотвичек.
И мне хватало радостных привычек
И на лугу, и в лесополосе.
4
Да ладно, друг, пожалуйста, не трусь —
Державин, как и прежде, колоколен,
Он Господу лишь только подневолен,
И потому проснется наша Русь!
5
А за окном опять идет снежок,
Такой веселый, на бомжа похожий,
И улыбается ему прохожий,
Жизнь принимая вновь на посошок.
6
Мой милый друг, я сделал выбор свой —
Глоток свободы и глоток природы.
Я у волчицы принимаю роды,
За мною звезд всегда идет конвой.
7
Чем кончится все это? Никогда
Не кончится, а будет длиться вечно,
И будет плакать ночь, и будет течь на
Ладони твои мертвая вода.
8
Настанет день, хороший день такой,
Когда ты поглядишь на мир иначе,
И улыбнешься, и зайдешься в плаче,
Объятый необъятною тоской.
9
Потом настанет жалкая пора
Австрийцев, немцев и других французов,
И одноглазый тут придет Кутузов,
Чтоб ропот отличить от топора.
10
Он медленно поднимет АКМ
И поднесет его к слепому глазу —
Твой АКМ! — и страшно станет сразу
Французам, немцам и румынам всем.
11
Кромешный август, черный Сталинград,
Где по ночам светло лишь от бомбежек,
Где и чернобыльский рыдает ежик,
Где Бог тебе не друг и черт не брат.
12
Ну что ж, придумаем другой сюжет,
Немножечко отличный от вендетты, —
Там ни Ромео нет и нет Джульетты,
Да и Шекспира, в общем, тоже нет.
13
Там кровь с любовью сладко рифмовать,
Там поцелуй останется на ужин,
Там ты настолько нежностью контужен,
Что девушку не уложить в кровать.
14
Экклезиаст пусть тоже помолчит,
И кто его, безумного, придумал:
Иди, мол, в бездну и гори в аду, мол,
Где страшный зверь растерянно рычит.
15
Вернемся в Русь. Березки тут растут,
Которых столько раз воспел Бианки.
Тут рубят головы порой по пьянке,
Кресты святые ставят также тут.
16
Ах, как они сияли, те кресты,
На куполах высоких и прилежных.
Я так любил их, радостных и нежных,
Мне улыбающихся с высоты!
17
Калашников, я что тебе скажу:
В дырявой нашей памяти увечной
Одна лишь дружба остается вечной,
Любовь и страсть подвластны дележу.
18
А впрочем, знаешь, не об этом речь —
Подумаешь, блондинки иль смуглянки,
Они, как те клубнички на полянке,
А речь о том, чтоб нашу речь сберечь.
19
Пусть плавают в речушке караси,
Пусть бабочки пернатые порхают,
Пусть желуди под дубом отдыхают,
Пусть длится жизнь на солнечной Руси.
20
О чем я? Не скажу тебе, о чем.
Ты сам поймешь, пространству потакая
И времени. Гляди, зима какая —
Печаль и грусть, и вечность за плечом.
21
Вселенский продолжается пожар,
И Бог похож на дедушку Мороза,
В одной его руке мерцает роза,
В другой — стеклянный и волшебный шар.
22
В котором видно все как наяву,
В котором жизнь расти не перестанет,
А роза то Снегурочкою станет,
А то волчонком прорастет во рву.
23
Пройдем теперь в прифронтовой лесок,
Там столько нежных пчел и шершней грубых,
Там вечность отпечатана на трупах,
И кровь не проливается в песок.
24
Герой не тот, кто кушал героин,
Общаясь нежно с выпуклою веной,
А тот, кто жил лишь жизнью сокровенной,
Как парусами Александр Грин.
25
Мы отвлеклись. Забыли, что вдали —
Или вблизи? — мороз не то рисует —
Он плоть твою так нежно полосует —
Какой там к черту Сальвадор Дали!
26
Поговорим о главном — о душе,
Которая помолвлена с судьбою,
Которая живет сама с собою
На невысоком третьем этаже.
27
Что небеса, когда жива земля,
И живы птахи божии, и травы,
Когда другой не хочется отравы,
Чем просто жить, пусть даже смерти для.
28
А выше с солнцем говорит луна,
Кокетничает, дурочка такая,
А звезды усмехаются, сверкая,
А снег идет какой — нежнее льна.
29
И Бог опять приходит на балкон,
Чуть бородатый и чуть-чуть поддатый,
Смущенный неожиданною датой,
Которая бежит за ним вдогон.
30
Про Рождество я, знаешь, говорю,
Про самый светлый и пречистый праздник.
Да, я негодник, да, я безобразник,
Но я смотрю на алую зарю
31
И вижу вдруг внезапно свет живой,
В котором ты как сахар растворился,
Не притворился, просто повторился
В усадьбе смерти нежной, сам не свой.
32
Попробуем прожить без похорон,
Придем, как Сэлинджер, во чисто поле,
Чтобы услышать рожь и чтобы боле
Не слышать речь напыщенных ворон.
33
Печально быть на сумерках эпох,
Где жизнь паршой покрыта, не порошей.
А этот снег идет такой хороший,
Что даже Бог смеется, даже Бог.
34
Там помолчим, прислушаемся к тем,
Кто задыхался от великой жажды,
И к тем, кто умер утречком однажды,
Чтобы воскреснуть в полночи затем.
35
Быть может, я не прав, но до тех пор,
Пока элегия не слаще, чем свобода,
В моей душе в любое время года
Роняет лес багряный свой убор.