Опубликовано в журнале Арион, номер 3, 2013
КУРЫ
Сидели мы около дома, и много раз
я открывала рот, а Диана щурила глаз.
Пришла Сабина с муфточкой и в шикарном пальто,
хотя было лето и так не ходил никто.
— Ну чо? — спросила Сабина, выгибая плечо.
Мишка Фараджев сплюнул и сказал: бараны́.
(Бараны животные умные, а это явно не мы,
поэтому ударение на последнем слоге.)
Пойдем, говорит Мишка, к морю по этой самой дороге.
И мы пошли. Я, Диана,Сабина, Алибек, Пирзия,
Фатима, Патя, Сония, Мадя и Леночка.
Последние шесть имен — алибековские куры.
Он за ними присматривал, за них отвечал,
а Леночку почему-то особенно привечал.
Миновали дорогу железную и вышли на пляж городской.
Сабина ставила ножки крестиком, Мишке махала рукой.
И навернулась в море с песчаной косы. В пальто.
Весь пляж и так с замиранием смотрел,
ведь так не ходил никто.
А тут еще в море упала.
Мишка сказал: бараны́!
И в воду полез, подворачивая штаны.
* * *
Женщина в ванне, укрытая пеной,
лежит и уходит в себя постепенно.
Зеленоватого мыла кусок
втайне мечтает попасть в водосток.
Кремы, шампуни. Щетка зубная
напоминает отца Николая.
У Николая во имя Христа
торчит борода накануне поста.
Он на балконе в семейных трусах
стоит и считает неведомых птах.
Все их названья ему неизвестны,
но различает залетных и местных.
В бассейне «Москва» в изумрудной воде
исправно работает модуль Пельтье.
Небесные створки приоткрывая,
туда заплывает Киприда живая.
К ней устремляется седоголов
ветхозаветный Господь Саваоф.
СОСНОВКА
1.
Сложилось так: ее каким-то ветром
вдруг принесло. Она жила в Сосновке.
И вот-те нате — Ленинский проспект.
Восторг от вида, от инфраструктуры.
Мы, суки-москвичи, того не ценим,
ведь нам досталось все за просто так.
Сначала к ней гадалка приходила
и что-то говорила в темноте.
Потом мужик пытался приручить,
указывал, что есть и как готовить.
Поскольку он Сосновку посещал,
у них возникла тема разговора
духовно общая. И прочий променад.
Но развалилось все. Ходила в церковь,
воткнула свечку не туда. Опять гадалка
сидела с ней в кромешной темноте.
И вычитав у Милана Кундеры,
что новой жизни просто не бывает,
что матерьял состав свой не изменит,
хоть крась его, хоть заливай гудроном,
она, похожая на плюшевую свинку,
взяла и тронулась умом назло соседям.
Ночами громко пела, а рыдать
ходила почему-то на площадку,
где баночка бычков и мусоропровод
томился тоже ожиданьем чуда.
А так сложилось дальше: я не знал,
куда пристроить старый холодильник.
И встретил тут ее и полюбил.
За что — не ясно, но однако сильно.
Приснился Бродский, явно не к добру,
кричал: прочти, вот книга обо мне,
не слушай Рейна, Наймана не слушай,
они все врут, особенно Довлатов.
2.
Сосновка вот: колхозный «кукурузник»
над поймой расточает аромат
неведомых каких-то химикалий.
И зорко наблюдает Заболоцкий —
чудесным земледелиям свидетель,
как кочаны капусты смотрят вверх
до первых слез от жгучего лекарства.
Электрик Витя весь рабочий день
сгущает краски и читает книгу,
где Ришелье свои танцует танцы
и Анне мстит за страшные обломы.
И что-то не дает ему дышать.
Не Ришелье, а Вите. Он не может
пойти на выдох, не уйдя на вдох.
Мотает головой, скрипит зубами
и видит точку в небе. Но она
пульсирует и закрывает солнце.
Под вечер отпускает. И приладив
умело «кошки», лезет он на столб
и видит крыш остывший рубероид.
— Ты курва, тварь болотная и гнида!..
Сбегается народ. А баба Лида
пытается унять, колотит палкой.
И Витя падает ни шатко и ни валко.
3.
Говорят, что Сосновку не видно совсем
с высоты полета Боинга 737.
Промелькнут иногда полоска песка и дымы.
Где же мы, увеличенные во сто крат? Где же мы,
пережившие районирование и межевание,
сломавшие язык на том, чему есть простое название?
А вот, как сказал бы поэт, отразились в зрачках
дородной девицы из Высшего Волочка,
что ни ветра не замечая, ни снегопада,
несет поцелуй кому надо.