Опубликовано в журнале Арион, номер 3, 2013
* * *
Отрывки, наброски…
Сезонная слава…
Тот носит обноски
с плеча Владислава.
А этот, с манерной
кладбищенской лаской…
Вертинский, наверно?
Скорее, Поплавский.
И — страстная вера
в печатные знаки.
И сбивка размера —
лишь повод для драки.
И нос — инда свекла
в конце поединка…
Канун фин-де-сьекля.
Россия. Ордынка.
Несчастное время.
Счастливое время.
Поэзии русской
тяжелое бремя,
когда продолжатель —
наследник! — по писку
всего подражатель
последних по списку…
Грехи и пороки
невнятной эпохи…
А эти вот строки,
ей-богу, неплохи:
«Говорил Христу сосед по кресту:
— Поделом тебе, ворогу!
Я людей убивал — ты им жизнь давал,
а висим рука об руку».
* * *
Ресторанная заносчивая драка.
В золотых кудрях герлы — клешня от рака.
То ли кетчуп, то ли кровь — скорей, она —
на нейлоновом прикиде пацана.
Малолетки. Легкий труд для вышибалы…
Порт безумен: все рули и все штурвалы
на воде и суше правят не туда,
чистый смех пока, пока что — не беда.
Вообще, беды, быть может, и не будет…
Бомж на пойманную муху счастье удит.
Счастье сыто и на муху не клюет.
Кошка матом пса портового клянет…
И все кажется, что в этом сгустке быта
то и живо лишь, что, вроде, позабыто,
и приходит неизвестно почему
перед тем, как навсегда уйти во тьму.
* * *
На крыльях самолета — будто лед…
Аэрофлот, грозны твои владенья!
Полет в России больше, чем полет:
он ясное предчувствие паденья…
Но есть момент, когда и зюйд, и норд
подарят нам с тобой минуту эту:
кому бы ни принадлежал наш борт,
как правило, сквозь мрак он выйдет к свету.
И это освещенье там, внизу,
казавшееся нам реальным, сущим,
предстанет лишь опорой колесу
и лишней тягой плоскостям несущим.
Но колесо — да где оно: ушло
куда-то вглубь живой и резвой птицы.
И за окном так яростно светло,
что вдруг поймешь, что значит «да святится»!
И облачко, лишь верховая прядь
кромешных туч с их хамством темно-синим,
все хочет зацепить нас, удержать.
Да где ему, с его земным бессильем.
* * *
Олегу Чухонцеву
Этот спор двух сезонов — извечный российский спор.
В марте снег удалей травы.
И сугробы, легко возносясь, вырастают в собор,
и не скажешь, что — на крови.
В белоснежном этом пространстве снегирь и тот
комиссарскую прячет грудь,
чтобы алым пятном невзначай не пугать народ,
не напомнить о чем-нибудь.
И проселок, ползущий к апрелю от февраля,
молчалив и, видать, не зря.
Так пространство временем суздальская земля
подменяет нам втихаря.
И покажется: ежели метр превращая в год,
повернуть и пойти назад,
то вернешься в январь, октябрь и, возможно, в тот
дооктябрьский Павлов Посад.