Опубликовано в журнале Арион, номер 2, 2013
* * *
Вода понимает, что скоро зима,
и запоминает сады и дома,
бродячие бани, заборы
и впавшие в облако горы.
И, впавшая в небо, рыдает овца:
она потеряла и дом, и отца
ягненка, стоящего в луже, —
он запоминается глубже.
Еще над пригорком летит человек —
большой и незримый,
как завтрашний снег, —
и птица, и птица, и птица
уже над водой не двоится.
* * *
У, жестяное серебро
и алюминиевая ложка…
Башкой ударила в ведро
земля, как в колокол: картошка.
То здесь, то там осенний гром
и эхо ясного ненастья.
И в погреб падает с ведром
зимы немыслимое счастье.
С картошечки не снять мундир —
и, молодую, ждут в мундире,
и у костра теснится мир,
чтобы остаться в этом мире.
* * *
В снежном поле пробил тропку.
Дома яблоко поцеловал в попку.
Есть не стал. Положил обратно.
На тарелку. По стенам пятна
побежали, как в саду. Ко мне.
От меня. Зимой. В тишине.
Здесь. В деревне. В моей стране.
Здесь. У неба на самом дне.
* * *
Старенькое пальто.
Поднятый воротник.
Бог. Пешеход. Никто.
С сердцем внутри старик.
Бог. Пешеход. Никто.
Тянется шарф — петля.
Что это за пальто? —
это уже земля.
Что это за пальто?
Что это за пальто?
Бог. Человек. Никто.
Бог. Человек. Никто.
* * *
Сигаретка перед посадкой
оказалась короткой, сладкой,
словно куришь ее украдкой
после жизни… Со всех сторон,
словно цены на хлеб без хлеба,
объявляют иное небо,
номер смерти, седьмой перрон…
* * *
Глаза — чтоб плакать и смотреть,
как гаснет лампа в коридоре.
Дай мне от счастья умереть.
Или от горя.
Пока ты шепчешь тишину,
я покажусь в окошке, с краю.
Молчи, молчи на всю страну.
Молчи. Я не перебиваю.