Опубликовано в журнале Арион, номер 1, 2013
Наталья Нарсия
ПЕТЕРБУРГСКИЕ МОНОЛОГИ
Действующие лица:
Зимняя канавка
Пьяный литератор
Две женщины средних лет
Литератор с фляжкой в руке, обращаясь к воде:
Как объявился этот Герман-немец,
Так всех и заразил безумием своим.
Так этот наш еще
(хлебнув из фляжки),
А Гофман-иностранец,
Ну так и норовил, чтоб Дроссельмайер, Дроссельмашка
Вот так бы взял да и взлетел
На шпиль Адмиралтейства,
Словно пташка,
И сверху б нам махал ногами,
Как руками.
Но предсказал же, предсказал, поганец,
Все механизмы эти:
Ну, куклы заводные,
Женщины резиновые,
Всю эту чертовщину, тьфу ты,
Растащил, всю гадость сволочную…
(выдерживая паузу)
Ну, Гоголь, ну, он страшно,
Заразился страшно…
Федор Михалыч сильно, сильно тоже…
(не выпуская фляжки)
А Блок-то, Блок туда же…
И прямо из заморской сказки
Ему влетела льдинка в глаз,
Льда наглотался, нахлебался снега,
Сгинул и замерз.
(смотря на воду)
Ты ж понимаешь, так всегда у нас…
А Белый-то, дружок,
Всё шашни с Любой, шашни,
Просто какой-то шок,
Но ведь слабак, дурак,
Как ангел малахольный
Все пел о Петербурге, пел,
Его сжигая в аметистовых лучах.
Да ты не думай, я люблю его, заразу. Ну, ах ты,
Боже мой, ну не писал,
А вытанцовывался в прозе. И в ней
Летал почище сраных иностранцев.
Тряся пустою фляжкой, вдруг радостно к воде, ей
посылая много поцелуев:
Смотри, как видно, долго, долго я стоял,
Что Лизанька мне показала ножку…
А грудь, ну как живая грудь,
И волосы не поседели, не выцвели ничуть.
Две женщины, идущие мимо.
Первая, в сторону литератора, жестко:
Ну, пьянь с утра вокруг.
Вторая, ничего не замечая, продолжая разговор:
Ну, не умна,
Ну, не умна,
Ну, бросил, но
Не умерла ж тогда.
Эпилог-монолог Зимней канавки:
Как странно,
До сих пор волнуюсь я,
Как будто красота
Безумия полна,
Влечет, как полынья.
И как полынь
Горька, сладка вода.
ЖЕМЧУЖНАЯ ШУТКА ВАТТО
Мой май, близнец в цветах,
Как бабочка, пчела,
Как купидон крылатый
Со стрелами любви.
Как часто, ах,
Пронзенная, она
Изнемогала вновь.
Когда лепились облака,
Круглясь, как пагоды, нагромождаясь,
Шинуазри напоминая, с Потемкиным тогда,
Да нет, да что там —
С Гришей, Гришенькой,
Как вот сейчас в саду,
Здесь рядом,
У свиты на виду “шу-шу”,
И смех не удержав, как будто
Воду расплескав, когда его,
Как евразийского коня, так радостно,
Как на манеж, вела в Таврические кущи,
Споткнувшись на ходу,
Примяв траву,
И с горки малахитовой,
Как будто не царица,
К ногам империи придется покатиться
И вдребезги фарфоровой немецкою игрушкою
Разбиться… Но удержал в руках ее на вскрике “ай!”
Мой май-близнец,
Летящий с голубицей.
Как бабочки, как души нерожденные
Стихов,
И вдруг, ну надо же,
О Господи! Нет слов!
Нет-нет, не шестикрылый Серафим,
А шестистопный ямб явился мне,
Конечно же случайно,
В той непонятной красоте,
Наверное, с шестью крылами тоже,
И тут же
Канул в глубину,
Исчез под небом
Вороненым в темноте,
Где вместо солнца в городе
Имперском,
Под инеем
Сияла позолота
То там, то здесь,
И услаждала вечером промозглым
Башмачкина,
Вернее, на него похожего кого-то,
Когда по снегу он крахмальному спешил домой,
Хрустел, почти бежал, скорей-скорей,
В дрожащем свете желтых фонарей,
Мечты его немножечко горчили желчью меда,
Увидев вдруг перед собой дорогу,
Где лед и снег
Разломан и разбросан,
Как чьи-то крылья на земле.
ФИЛАРМОНИЧЕСКИЙ КОНЦЕРТ
Рассаживалась публика,
И женщина за мной
Восторженно
О свежем карбонате…
В ответ другая кашляла,
И мрачно, молча, я кляла себя:
“Чтобы еще пришла сюда,
Нет, дудки”.
Аплодисменты вдруг,
И палочкою дирижер взмахнув,
Пролил тревожный и счастливый звук,
Звук колокольчиков,
Как будто
Снег летел, как в танце мотыльков.
Луна взошла.
Но медный траур труб их смёл,
Однако, дирижер навязчиво
Все нагнетал и нагнетал блаженство,
Ката’рсис ли?..
Как будто бы орган
Нашел небесный свод.
И эта высота тогда,
Когда вся жизнь уже вразнос пошла,
Когда передо мной кто в лес, кто по дрова…
Тебя вдруг скомкав, как салфетку
Бумажную, пустили по ветру. Судьба.
Лети, лети туда,
Где лишь намек, что там, что там,
Еще, еще чуть-чуть… Как странно
Звучали вместе скрипка и труба.
Кто выдумал,
Кто выдумал круженье:
Круженье головы, земли,
Кружился вальс, метель, слова,
Смешались свет и тьма. И мы,
Словно вцепившись в них руками,
Небесную раздергивали занавеску,
Услышав сверху голоса.