Опубликовано в журнале Арион, номер 4, 2012
Любовь Чиканова
ЕСЛИ ДОЛГО СМОТРЕТЬ
Листья падают на плечи, . . .
Сверху донизу летят.
Так куда ты, человече?
Опустел осенний сад.
Если только дубу, елке
Да какой-нибудь сосне
Ты поверишь свои ломки,
Когда просишь о себе.
Только мокрая скамейка
И окурки у скамьи.
К ней прицеплен как репейник,
Долго, замерев, сиди.
На тебя глазеют жутко
Все деревья, оттого
То, что их коснулось слуха, —
Не достигло твоего.
Вот, Господи, мороз искрится! . . .
В мороз больничным тополям
У окон день и ночь толпиться,
Смотреть, кто жив сегодня там.
С табличкой место для куренья,
И я под тополем сейчас.
Дай, Господи, молю, терпенья,
И слезы просятся из глаз.
Не отвернуть лица от бездны.
Все ж, Господи, как хорошо,
А было б лучше, можно съездить
Хоть к морю, хоть куда еще.
Не горевать о жизни прежней,
На домик морга наплевать,
Не думать, вспоминать все реже
Болезнь, железную кровать.
Пусть только тополя толпятся.
И, как любимые мои,
С которыми мне не расстаться,
Не расстаются по любви.
СНИМОК
Весна дрожит, и птицы праздник
С утра все звонче начинают.
И как младенец воздух стянут,
И няньки свежим пеленают.
Гляди, уже кой-где пострелы
Скворцы затеют заварушки.
Мне хочется, как будем целы,
Остаться, даже выйти лучше
В широком черном пальтеце
На этом снимке в межсезонье,
С улыбкой странною в лице
И парою скворцов на фоне.
Все пройдет, но то, что было с нами, . . .
От чего мне не уйти вовек теперь, —
Стало лучшим. Я пройду дворами,
Вспомню, нацепляю на пальто репей.
Пусть вокруг под бездной мировою,
Под созвездьями, которым несть числа:
Храм, завод, кабак, мы за рекою
Вместе, если нас зима не занесла.
На одном берегу — речной порт, катера и на льду рыбаки. . . .
На другом — арматура, бараки, обоссанный снег, репьи.
Ничего. Дожила до весны. Я, жизнь, благодарна тебе.
У забора пушистая верба, и рядом крупно “ИВАНОВО — ДМБ”.
Ни за что не поверю в разлуку — ни на день, ни на час.
И такая вот благодарность — упади и морду расквась.
Потому что в этом пейзаже ты как свет в незнакомом окне,
О тебе здесь не вспомнят даже. Проходи, как лед по весне.
Душно в воздухе сыром, . . .
Грозы частые в июле.
Я за крайний выйду дом,
В поле ласточки сверкнули.
Их стремительный полет
Вечером слежу я долго.
Воздух стрижен сходу, влет,
Выше, ниже под гребенку.
Чисто это отщепенцы,
Всех своих лишенцы прав,
Вместе с тем, единоверцы,
Как в семью меня приняв,
В сердце тихо проникает
Ласточкин живой салют,
Крик веселый удивляет,
Так печально в праздник пьют.
Пойдем гулять с тобою вдоль реки . . .
Под чахлыми от солнца тополями.
Военный лазарет, налево посмотри,
Потом ночлежный дом, ухабы, ямы.
В старинном храме всё еще живут,
Здесь общежитье, так гласит табличка.
Мальчишка старую газету “Труд”
На берегу запаливает спичкой.
От берега напротив теплоход
Отчалит шумно от Соборной горки,
На палубе волнительно народ
В волну бросает медяки и пробки.
И красота заброшенных церквей,
И тихое безмолвие природы
Роднятся с грустною душой моей,
Но будят к жизни крики теплохода.
Громко музыка здесь по садам, по канавам играла. . . .
Горя много нечаянно, счастья желанного мало.
Мне сказала старушка — в саду до войны
Бил фонтан, очевидно, напрасны труды
Лить водичку ребенку-амуру. Забав
Не должно быть, ты прав, и актив разобрал
Украшенье, поставив колхозниц-молочниц,
Пару-тройку пловчих в том саду как источник
Красоты. Что ж, народ, веселей выходи,
На студеном ветру костеней! Выводи
На осеннюю улицу в праздник жену и детей.
Щеки бритые, одеколон, партбилет.
Если хочешь судьбу ты свою обмануть,
Не надейся. Мрак. Камера. Свет. Табурет.
И хозяина лучший портрет. Вот тебя
Больше нет, нет страны, нет ни гор, ни морей,
Нет заводов, колхозов, шахтеров, гвоздей.
А тебя там встречает седой Председатель —
Сбоку, глядь, вдруг амур бумазейку сует,
Там приписан фонтанчик прекрасный, по дате
Сотня лет пролетела, но дело пошло в оборот.
ИСТОПНИК
Умру, и вынесут к чертям
Меня, а там за мною вещи.
Какой-то немудреный хлам,
Всё книги, поживиться нечем.
Живу одна — уйду в народ,
Там водят девки хороводы,
Там мертвецами огород
Посажен, и пей пиво-воды.
Но все-то мне не так, не так,
А мне бы книжки со стихами.
Я буду их в слезах читать
И мертвыми листать руками.
Мужик навстречу с топором
Вокзалом железнодорожным,
Покойник в прошлом годе том,
Вокзальный истопник, возможно.
Раскочегарит, как в аду,
И усмехнется, жизнь есть пепел.
Он мне подбросит огоньку
За песенку, что мною спета.
Синий дым пролетит далеко, . . .
Если долго смотреть на него.
А потом, повернувши домой,
По дороге молчим мы с тобой.
Почему мне таким этот дым
Показался родным и земным?
Он проплыл высоко над рекой,
Он, как друг, помахал нам рукой,
И вокруг закружились одни —
То ли ангелы, то ли огни.
Я с любовью смотрю и добром!
Вижу, тополь горит серебром,
Хоть на миг я забуду тогда,
Что над нами закружится тьма,
И со скоростью тьмы в синий дым
Мы ведь тоже тогда полетим.
Будет светом за зимней рекой
Мне серебряный тополь простой,
И молчанье твое, и мороз,
Наша русская рифма, до слез.
Как молнии тревожны тихой летней ночью! . . .
Осветят небо, возмутят земной покой.
И в комнате моей чего-то ищут точно.
И шарят в темноте, как бы пришли за мной
Ночные призраки, и страхи, и сомненья.
Подумать только, чем еще жива душа!
Но я забуду страх, так ясно просветленье,
Когда я вдоль реки гуляю не спеша.
Полощет мостики на берегу у храма.
Там у причала ждут, как лучшие друзья,
“Байкал” и “Баргузин”, иль вы уплыли рано
И вас дорогою уже не встречу я?
Над речкой соловьи в прибрежных ивах спелись.
А у моста я в лавочку сверну вот-вот.
Где мясо, пиво и носки в галантерее,
И все, что полагается, берет народ.
И музыка звучит, то может быть последний
Веселый теплоход на стынущей воде.
Любимые мои, я есть на белом свете,
Как поздней осенью сейчас печально мне.