Вступительное слово и подготовка текста Андрея Коровина
Опубликовано в журнале Арион, номер 4, 2012
НЕИЗВЕСТНЫЙ НЕ ЗНАЧИТ НЕБЫВШИЙ
Сергей Белозёров — имя, которое сегодня никому ничего не говорит. Бывает так — умирает поэт, и земная слава проходит вместе с ним. Но тут как раз обратный случай: при жизни Белозерова-поэта знал и ценил очень узкий круг людей. В основном — туляки, поскольку большую часть жизни Сергей прожил именно в Туле. Еще — Илья Фоняков, к которому он пришел однажды на занятия в литстудию и который пытался помочь Сергею стать “толстожурнальным” автором, пробил публикацию в “Неве”. Еще Анатолий Кобенков, публиковавший стихи ссыльного Белозерова в иркутской “молодежке”. Еще Евгений Евтушенко, к которому Белозеров подошел после творческого вечера мэтра на станции Зима и дал свою рукопись — несколько стихов из нее позднее появились в “Огоньке”. Литературные успехи Белозерова оказались в конечном итоге невелики — несколько публикаций, не сыгравших никакой роли в судьбе поэта. Впрочем, характерец у него был не из легких, юлить и пресмыкаться перед сильными и нужными людьми он не умел. Однажды написал эпиграмму на самого Катаева:
“Алмазный мой венец”
прочел я, наконец.
И книги той накал
есть подтвержденье слов,
что выживший шакал
страшнее мертвых львов.
Эпиграмму донесли до Катаева. Думаю, пояснять, насколько себе усложнил этим литературную жизнь Белозеров, не стоит. А он всегда поступал так.
Родители Сергея Белозерова были белорусы с Могилевщины. Мать — воспитатель детсада, отец — военный летчик. Фамилия отца на самом деле была Белазоров, это потом ее изменил на русский манер военный писарь, и получился благозвучный “Белозёров”. Сергей Белозеров родился 10 июня 1948 года в селе Хороль Приморского края, где служил в летном полку его отец. А после развода родителей оказался в городке Советск Щекинского района Тульской области, куда его мать завербовалась на стройку.
В Советске Сергей окончил 8 классов, затем поступил в Горный техникум в Туле, вскоре присоединенный к Политехническому институту. При институте была газета “За инженерные кадры”, куда Сергей начал писать статьи, забросив учебу. В итоге из института его отчислили. Вернулся в Советск, работал на стройке. А в 1967-м вдруг сорвался в молдавский город Бельцы — вслед за уехавшей туда на институтскую практику возлюбленной. И вернулся с ней в Тулу через год, уже женатым.
Работал в тульских газетах, поступил на журфак МГУ, в 1977-м был направлен в Казань собкором “Комсомолки” — вполне приличная журналистская карьера. И тут с ним что-то стряслось. В результате уходит жена с двумя детьми, а сам он исчезает из жизни на несколько лет. Потом он медленно выплывает, встречает новую любовь, возвращаются стихи. И снова удар под дых: в 1983-м Тульский областной суд приговаривает его по “бытовой” статье (а на деле, как рассказывал Белозеров, за резкие статьи о казанском начальстве) к ссылке, и он попадает в Сибирь — на, по иронии судьбы, уже обозначенную на карте литературной родины станцию Зима. Впрочем, Зима времен детства Евтушенко и Зима времен ссылки Белозерова — все-таки две большие разницы. Причем попадает туда с запретом на профессию, т.е. журналистом работать он не может. И устраивается кочегаром, яростно тараня своими статьями местные газеты под разнообразными псевдонимами. Следом за ним туда приезжает его тульская возлюбленная, молодая поэтесса и начинающий журналист, Ольга Подъемщикова. Здесь у них рождается дочь.
После ссылки, в 1987-м, Белозеров возвращается в Тулу, овеянный ореолом невинно пострадавшего и почти признанного поэта. Но тут следует новый зигзаг судьбы — не складывается жизнь с молодой женой, журналистская карьера тоже не задается. В 1989-м в Приокском книжном издательстве выходит первая и единственная книга — “Словарь далей”. И хотя сборника еще коснулась рука цензора, но это уже не так важно — его разметают с прилавков за несколько недель. Когда в “Комсомолке” выходит знаменитая статья Александра Солженицына “Как нам обустроить Россию”, именно Белозерову заказывают ответную статью, которой зачитывается вся Тульская область. Жаль, что только Тульская.
Потом следуют годы борьбы за существование, блистательные статьи, работа за штатом, поездка на войну в Приднестровье, где дважды едва не лишился жизни и был контужен, ярко написанная документальная книга оттуда, алкоголь, еще одна женитьба, потеря последнего угла, жизнь без дома, преждевременная смерть… Он умер 12 ноября 2002 года в Туле на 55-м году.
При жизни его так и не приняли ни в один писательский союз и не признали своим в неофициальных литературных кругах, оставив за скобками и официальной, и неподцензурной литературы. Могила его зарастает кладбищенскими сорняками. И все меньше людей помнят его стихи. Но я почему-то уверен, что он со своими стихами еще вернется в Россию.
Кто же он — поздний шестидесятник или ранний семидесятник?
В литературу вступил в конце 60-х, в двадцать с чем-то лет. Я помню его стихи в пожелтевшей подшивке газеты “Молодой коммунар” за 1969-й год, на одной полосе с отрывком якобы из нового романа Анатолия Кузнецова, тщательно планировавшего тогда свой побег и из Тулы, и из СССР. Оттепель уже закончилась, начались посадки и высылки. Белозеров не причислял себя к диссидентам, хотя стихи диссидентские писал и речи, конечно, тоже произносил. Ну вот как понять — где диссидент, а где патриот — если человек всего-то хочет, чтобы страна его была лучше, честнее, справедливее? Страна ответила поэту тем, что переломала-перекрутила всю его жизнь, да так и не дала опомниться. Белозеров был твердо уверен в своем таланте, это была его единственная настоящая вера.
И тут он не ошибался.
Андрей Коровин
Сергей Белозёров
Есть в тайге городок. Быт его отразился в зверюшках и птичках, . . .
бурундук растянулся в прыжке, как вратарь на тбилисском значке,
дятел в пестрой тельняшке и красных спортивных штанишках
бодро “солнышко” крутит на сосновом сучке-турничке.
Свиристелька свистульку купила внучку╢. Тот свистит и смеется.
Как мальчишка в окошке, зыркнет глазом — и свистнет опять!
А на тропочке мышка-норушка, старушка, под сумками гнется,
тащит в норку запасы. Таскать ей — не перетаскать!
Пусть живут хорошо на коврах моховых и едят на посуде
из тончайших скорлупок резных, лепестков расписных…
Вот еще бы узнать: а чему вы научитесь, люди,
у зверюшек, пичужек, дружков и подружек лесных?
Это кто мне свистит? . . .
Чей там черный лукавый зрачок?
Это чей там — взахлеб! —
шепоток, щебеток, лепеток?
А, да это скворец — мой сосед,
хитрован-мужичок,
разодетый в сермяжку, обутый
в листок-лапоток!
Ты, бездельник, опять не косою, а
глазом косил?
Сеял свист, а не хлеб?
И ко мне, говоришь, по делам?
А ворон и сорок подразнил?
Пса цепного взбесил?
Ну, тогда разломаем
горбушку мою пополам.
Нам пока далеко до зимы, до сумы, до тюрьмы,
нам пока что неплохо за пазухой жить у весны,
средь ее кутерьмы — от Иркутска и до Костромы!
уживаемся мы, и ничуть не бедны без казны.
Даже — я убежден! — доживем до своих похорон,
как начнет холодать,
как зима изольет
благодать —
лишь бы нам не летать на помойку
в компашке ворон,
лишь бы нам возле будки собачьей
подачек не ждать.
— Можно, я еще малость побуду? . . .
Мне вот-вот запоют отовсюду
птицы: ржанка, зарянка, овсянка…
А судьба убирает посуду,
как к полуночи официантка.
— Вы поймите, как солнышко скатит,
что-то темное за сердце схватит,
вот и жмешься к чужому застолью…
А судьба уже сдернула скатерть,
сея на пол просыпанной солью.
— Все вернется: надежда и сила,
лишь бы солнце взошло, прокосило
мне дорожку во тьме и тумане…
А судьба уже свет погасила,
загремела ключами в кармане.
Жизнь должна быть неудачной — . . .
ей ведь надо жить со мной.
Вы хотели б жизни дачной?
Я хотел совсем земной.
Жизнь должна быть неуютна.
Дверь уже отворена…
Вы сказали — слишком людно?
Просто комната тесна.
Жизнь должна быть несчастливой
(все сирени — в синяках…)
и зареванной, сопливой,
как ребенок на руках.
Жизнь должна быть некрасивой:
мы целуемся с тобой.
Грязный пруд с корявой ивой
за твоею головой…
Захолонуло, похолодало, . . .
ветром ударило сквозь пальтецо —
точно сквозняк потянул из подвала,
или товарный мимо вокзала
так прогремел, что немеет лицо!
Ветер и холод, холод и ветер,
полная воля невольным слезам…
Что, дорогой, неуютно на свете?
Все это жизнь, и она не в ответе,
ты выбирал ее, помнится, сам.
Из архива Константина Шестакова
Публикацию подготовил А.Коровин
