Опубликовано в журнале Арион, номер 4, 2010
Элла Крылова
ВОСТРЯКОВСКИЙ ПРОЕЗД
Привет тебе, московка дорогая!
Ты прилетела на мое окошко.
Изумлена притихнувшая кошка.
Ты яркою окраской попугая
напоминаешь. Вот тебе не крошка,
а целая пригоршня! Не мигая,
со мною делишь хлеб, оберегая
меня, и кошку, и себя немножко
от ледостава зимней крови сонной.
Ты — словно тропиков привет крылатый.
Я вижу через прочернь голых кленов
ряд кипарисов. Кресло. В нем — Пилата.
Сидит, своей мигренью раздраженный.
Что будет дальше? — Сами виноваты.
2.
Мы в настоящем сами виноваты.
Ну, а в прошедшем виноваты наши
приматы-предки. Нету девы краше,
чем та, что в латы ржавые зажата
своих же запчастей — святая Раша!
Седлайте поскорее самокаты,
пусть нас везут куда-нибудь — куда-то
подальше от сивушной этой чаши.
Куда? — к хренам! Допустим, что в Афины
к сатирам с нимфами, осоловелым
от солнца, как надравшиеся финны.
Впечататься б в песок всем хворым телом!
А вечером под старенькие фильмы
вязать носки родне крючком несмелым.
3.
Вяжу носки родне крючком несмелым.
Родня вдыхает Север голубой,
где с примерзающей к губам трубой
летает ангел в облаке дебелом.
А я вдыхаю йодистый прибой
и мрамор рафинированный белый,
источенный умелой, но истлелой
давным-давно — уж не пожать! — рукой.
Но красота народу не нужна,
толкущемуся здесь без всякой цели.
Толпа с застройкой типовой дружна.
И что ей Микеланджело, Растрелли?
С балконом хату оторвать сумели,
и наплевать, что видно из окна.
4.
Мне наплевать, что видно из окна
какому-нибудь Коле или Васе.
Мне наплевать, какая в аусвайсе
моем печатью круглою страна
меня проштамповала в одночасье,
прикинувшись отчизною. Одна,
другая, третья… Дальше — тишина.
Но где покой и воля, там и счастье.
Из тишины — из глуби бытия —
мне невербальная сияет верба —
сестра заиндевелая моя,
как “fiat lux!” несбывшегося герба.
Из своего окошка вижу я
одно на всех, единственное небо.
5.
В одно на всех единственное небо
сумели пограничные столбы
вкопать. Вкопают скоро и гробы
попзвезд в лицо луны. Но верим слепо
мы в милосердие своей судьбы,
в то, что о смерти размышлять — нелепо,
как и о смысле жизни, пусть нам Геба
льет кипяток на каменные лбы,
пусть строгий фатум пальчиком грозит —
беспечны мы и потому блаженны.
Нам путь из крематория открыт
в иную жизнь — да мало ль во Вселенной
миров? Но страх — безглазый паразит —
нас точит изнутри, червяк зловредный.
6.
Нас точит изнутри червяк зловредный.
Он Временем зовется искони.
Он имманентен жизни, как огни
машин — ночной цикаде заповедной
стрекочущего города. Родни
он ближе, даже дозы внутривенной.
Не извести червя. Мы доле бренной
обречены. И мы считаем дни,
а их все меньше… Я о чем? Ништяк —
погода. Не в Афинах — в Бирюлёво.
Приматов ор — веселье пьяных драк.
Нескучно здесь и временами клево
средь кленов, мной воспетых так и сяк.
Зерно прозрений. Откликов полова.
7.
Зерно прозрений, откликов полова.
Как слово отзовется — не бери
на ум. Вальсируй лучше — раз-два-три —
у зеркала. Лицо твое — обнова
для зеркала, ведь с каждым разом снова
оно старей, вбирая январи
уже, а не апрели. Посмотри
на череп Йорика, о юный Казанова!
Не лечит — обжигает рану йод.
И все-таки любовь умрет последней,
и то, когда, по Ницше, Бог умрет.
А впрочем, будет у Него наследник.
К рукам Творенье бойко приберет.
И скромно встанет с розами в передней.
8.
И скромно встанет с розами в передней
какой-нибудь приезжий господин.
Из Рима он, и здесь совсем один.
Необходим… гид? — нет, скорей, посредник,
толмач и непредвзятый собеседник.
“Как русские среди снегов и льдин
не мерзнут, даже не покрыв седин
собольей шапкой?” — “Кто вы?” — “Проповедник.
Я весть благую в мире разношу”.
“Как по ночам гонцы разносят пиццу?”
“Я только выслушать меня прошу.
Христос грядет! Вторично Он родится!”
“Как вас зовут?” — “Пилатом”. Я крошу
остатки хлеба в форточку синице.
9.
Остатки хлеба в форточку синице —
как манна Божия с пустых небес.
Ах, улететь бы птицей вольной в лес,
от чуши человеческой укрыться!
Что вера, что технических прогресс —
стереотипы, догмы. Не напиться,
твердя “вода, вода!” Да и водица —
не Н2О, а льющееся чрез
законы числ сознанье без изъяна.
Был к истине строптивый Гераклит
намного ближе, нежли обезьяна —
к дриопитеку. Схожее на вид
внутри различно. Все мы ходим прямо,
но уникален каждый индивид.
10.
Пусть уникален каждый индивид,
он видит в уникальности сиротство
и ценит не различие, а сходство,
хотя бы и отталкивал магнит
от плюса плюс. Чудачество — уродство.
А гений — шизофреник. Гордый вид
трюизмам современностью привит.
Похлебка победила первородство.
Мне бирюлёвский клен — что кипарис
афинский. Мне Афинская Таис —
соседка. Я беседую с Сократом —
бомжом розовощеким: не таись!
не прячь ни чувств, ни мыслей! Встань на “бис”,
умри на “бис” — и так тысячекратно.
11.
Умри на “бис” и встань тысячекратно —
ты этим никого не удивишь.
Мышь гложет сыр. А кошка душит мышь.
И пропуск в рай сейчас дают бесплатно
славянам; инородцам прочим “кыш!”
шипят. Но очень маловероятно,
что кто-то богоизбран (знать приятно,
что избран — ты, а кто-то — нет). И тишь
свой умиротворяющий елей
на безымянный льет вечерний город,
затепливая свечи фонарей.
С орлом в обнимку дремлют серп и молот.
Синица улетела. Мне б — за ней!
Тоска, и одиночество, и холод.
12.
Тоска, и одиночество, и холод.
И чтобы не свихнуться от тоски,
крючком вяжу родне своей носки
в Афины, чей Акрополь вечно молод,
кариатиды древние легки,
как крылышки московки. О, мой голод
по детству человечества! И солод
пивной трезвит. Мерцают маяки,
и краны корабельные маячат:
на связи Петербург антигуманный.
И дребезжат мосты, как будто сдача
с годов, там мною прожитых, с диванной
бесцельной одиссеи. Что удача? —
звезд танец во дворе, где Дом Фонтанный.
13.
Звезд танец во дворе, где Дом Фонтанный, —
дворе-колодце — это отраженье
зодиакальных, ткущих продолженье
моей судьбы и рифмы окаянной —
не покаянной. Не одно сраженье
я выиграла у себя же, рьяной.
Я слышу шепот Парки недреманной
и нити меж перстов ее скольженье.
Пусть Петербург далек. Он — бледный слепок
с Голландии, и Аттики, и Рима.
Уже давно не влюблена я слепо:
так голо, нарочито все, так зримо!
И от Дворцовой веет хладом склепа.
Я — только некто, проходящий мимо.
14.
Я — только некто, проходящий мимо
людей, вещей с обманчивым обличьем.
Одним лишь звонким голоском синичьим
ведома. Остальное — пантомима.
Иллюзия душе необходима,
но я не верю ценностям привычным:
что было правдою, то стало китчем,
а истина — та неисповедима.
Мне хочется — с упорством скифской бабы —
прочь вырваться, вовне: за МКАД хотя бы.
Пусть там зима, пустынная зима.
Отбросив костыли чужих конфессий,
прозрений, помрачений и процессий,
иду, шатаясь, но зато — сама.
15.
привет тебе, московка дорогая
мы в настоящем сами виноваты
вяжу носки родне крючком несмелым
мне наплевать, что видно из окна
одно на всех единственное небо
нас точит изнутри червяк зловредный
зерно прозрений, откликов полова
кто скромно встанет с розами в передней?
остатки хлеба в форточку синице
пусть уникален каждый индивид
умри на “бис” и встань тысячекратно
тоска и одиночество и холод
звезд танец во дворе, где Дом Фонтанный
я только некто, проходящий мимо
иду, шатаясь, но зато — сама.
31 декабря 2009