Опубликовано в журнале Арион, номер 4, 2010
Леонид Костюков
ЛЮБИТЕЛЬ И ДРУГОЙ
Лет тридцать назад у современной литературы был свой читатель. Не будет большой ошибки, если обобщить — интеллигенция, преимущественно научно-техническая. Потом ситуация изменилась: свободного времени стало гораздо меньше, а занятий для досуга — гораздо больше. Возникла индустрия развлечений, очень кстати подходящая для сильно усталого к вечеру человека. Чтение — если говорить не о чтении глянцевых детективов — стало очень неочевидным занятием, специальной потребностью. Если судить по бумажным тиражам, счет читателей современной поэзии идет вообще на тысячи. Но не будем недооценивать Интернет. Допустим, на сотни тысяч (что тоже менее полпроцента по отношению к говорящему по-русски населению планеты). Примерно столько же — по оценкам экспертов — и поэтов-любителей. Очевидно, что это приблизительно один человеческий круг.
Здесь нет ничего удивительного — что ни возьми: музыку, живопись, футбол, баскетбол — заинтересованный ценитель, скорее всего, пробовал свои силы в любимом деле. Собственно, и слово “любитель” имеет как бы две стороны. В нашем случае — один и тот же человек любит и читать стихи, и пробовать их писать.
Опять же, какой вид деятельности ни возьми, собственное участие в ней позволяет лучше понять и оценить плоды чужого творчества. Достаточно попасть в ситуацию мучительного конфликта между рифмой и метром, с одной стороны, и желательным смыслом — с другой, чтобы по-новому оценить блистательную легкость с детства знакомых шедевров, почувствовать, как рифма бежит сама и открывает оттенки смысла, неожиданные для самого поэта.
Знаменитая метафора уподобляет искусство грандиозному храму, где одни возводят новый этаж, другие же осуществляют служение. Эта метафора оставляет нам с вами некоторую свободу интерпретации. Кто служит в храме? Возможно, это подвижники, культурные посредники — критики, редакторы, издатели, преподаватели литературы. Возможно, поэты-любители, не образующие новую традицию, но поддерживающие ее. Вспомним высеченное на граните памятника Пушкину:
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.
Любопытно, что в оригинале у Горация — пока жрец будет вводить чистую деву в Капитолийский храм. Кого имеет в виду Пушкин — соразмерного себе великого поэта или поэта вообще, поэта по складу души, способного изнутри оценить живое стихотворение? Оставим вопрос открытым.
В любом случае, поэт-любитель — необходимый элемент в общей системе бытования поэзии и, возможно, самый верный читатель. Его любовь к поэзии, способность восторгаться — безусловно, востребованы. Его собственные стихи — частное дело, не подотчетное никому. Они могут занимать важное место в жизни его семьи, друзей, соседей. Могут быть изданы за собственный счет и раздарены тем же друзьям. Исполняться под гитару в узком и не очень узком кругу.
Возможно, главное — любовь к поэзии не идет по разряду губительных страстей. Она не мешает, а помогает жить, дает человеку еще одну отдушину, еще одно прибежище в трудную минуту. Она не разрушает семьи, не ведет к алкоголизму и суициду, как это иногда случается с известными поэтами. Она — любовь к поэзии как таковой — не связана с диким эгоцентризмом и самовлюбленностью, характерными для лирического поэта.
Внутренняя культура помогает поэту-любителю не перепутать свои упражнения с работой поэта-новатора (а поэтов-консерваторов не существует). Как правило, помогает — а иногда нет.
Может показаться, что я всячески одобряю и поощряю деятельность поэта-любителя, только если она идет в точно очерченных границах. Если он не вторгается со своими стихами на территорию современной (актуальной) поэзии. Пожалуй, так оно и есть. Это вторжение идет по хорошо известному сценарию, никому не доставляющему удовольствия.
Наверное, надо на внятном качественном уровне разграничить позиции поэта-любителя и настоящего поэта. Последний термин может показаться спорным, но мне хотелось бы оставить вакантным понятие профессионала — по причинам, которые будут изложены ниже.
Понятно, что тип поэта-любителя очень далек от графомана в его стандартном понимании. Графоман неадекватен, неврастеничен, агрессивен, часто бескультурен. Вместо любви к литературе он наделен болезненной страстью к письму. Фигура это опасная и неприятная, особенно если графоман наделен честолюбием. Практически гремучая смесь.
Настоящий поэт отличается от любителя в первую очередь тем, что является графоманом. На первый взгляд, достаточно определить его как талантливого графомана. Но опыт показывает, что талантливый графоман остается талантливым графоманом. Думаю, правильнее определить настоящего поэта как парадоксальное сочетание графомана и поэта-любителя — при наличии таланта, естественно.
То есть тип настоящего поэта содержит болезненную составляющую — страсть к письму, чересчур личное, заряженное отношение к продукту своего творчества, неврастеническое честолюбие.
Другое важное отличие любителя от настоящего поэта — арсенал выразительных средств в поэтическом творчестве. У любителя он богат — его устраивает весь опыт, накопленный отечественной поэзией. Настоящего поэта этот опыт решительно не устраивает — как и бытовая речь, как и дворовый жаргон и остальное. Арсенал настоящего поэта пуст — он начинает с нуля, с немоты, с жесткого кризиса языка. И в мучительном процессе преодоления этого кризиса изредка находит действительно новые решения.
Язык поэта-любителя обычно гладок. Язык настоящего поэта иногда шершав, коряв или остр.
Формула Георгия Адамовича, наверное, универсальна: для настоящего поэта поэзия невозможна. Для поэта-любителя его занятие (если говорить точно — стихописание) возможно. А там, где есть возможность, есть и поступательный рост, эскалация возможностей. То есть поэт-любитель вполне дорастает до чего-то еще, но эта новая сущность — вовсе не настоящий поэт.
Вероятно, пора немного сказать о профессионализме.
Вот наши лучшие современные поэты, лауреаты престижнейшей премии “Поэт” (чтобы не спорить о вкусах): Кушнер, Николаева, Чухонцев, Кибиров, Лиснянская, Гандлевский. В узком понимании профессионализма все они непрофессионалы, то есть стихами на жизнь не зарабатывают. Профессионалы — Дементьев, Губерман, Резник, Рубальская, Орлуша, Максим Фадеев (автор текстов песен Глюкозы) и т.п. Менее известные профессионалы сидят в провинциальных конторах и пишут на заказ стихи по веским местным поводам. Натурально, играют на свадьбах и похоронах. На мой вкус, из профессионалов какое-то отношение к настоящей поэзии (за счет нестандартных ритмических ходов) имеет Константин Меладзе. Не будь его, раздельное существование секторов стало бы предельно наглядным.
Илья Резник настолько открыт и щедр, что обнажает перед телезрителями свой творческий метод. Стоит посадить его в жюри каких-нибудь “Танцев на льду”, он мгновенно искрит чем-то вроде:
Подобно итальянской пицце,
Горяч и свеж Сихарулидзе,
или:
Как будто за змеей очковой,
Слежу за Настей Волочковой,
или:
Как телевизору подставка,
Так мне нужна Татьяна Навка.
Все. Боюсь увлечься.
Честолюбивый любитель, пишущий стихи, естественным образом дорастает до профессионала того или иного ранга. Дело в том, что на рынке — будь то ода к юбилею директора или текст песни для шоу-бизнеса — востребована не поэзия, а стихи. Которые можно писать на заказ, симпатично, все лучше и лучше.
А поэзия — незавидное, сумеречное, болезненное дело горстки отщепенцев. И не надо стремиться туда без крайней необходимости.