Опубликовано в журнале Арион, номер 3, 2009
Медленно отдалите рисунок от лица… и вы увидите объемное изображение.
Инструкция к стереокартинке
Меня так и подмывало вслед за знаменитой тыняновской статьей и одноименной статьей Евгения Рейна, напечатанной пятнадцать с лишним лет назад в самом первом номере “Ариона”, озаглавить эти заметки “Промежуток”.
Потому как вторичные признаки налицо. Притом — все те же.
“Школы исчезли, течения прекратились закономерно, как будто по команде” (это Тынянов). “Минимум индивидуальных и цеховых поэтических манифестов” (а это уже Дмитрий Бак* о ситуации начала тысячелетия). Заметим наперед, что и в том и в другом случае нам предлагают взглянуть на местность как бы через филологическую лупу (над которой Тынянов откровенно посмеивается): ну как еще приметить движение литературы, если не по череде громогласных заявлений авторов?
* Д.Бак. Сумерки лирической свободы. — В ежегоднике Академии русской современной словесности “L-критика” (2001). Приводимое выступление Бака, да и многие другие, собранные в этом издании по материалам состоявшейся в московском Доме Цветаевой конференции АРС’С, теперь, по прошествии некоторого числа лет, представляются очень существенными: они удачно обозначили точку перелома — начало вот этого самого “промежуточного” периода.
“Поэзия отступает”, “проза победила”, “прозаическая продукция растет” (Тынянов). Достаточно глянуть на сегодняшние лотки, чтоб убедиться в том же. А в больших книжных магазинах (которые в книжном мире — вроде “Перекрестка” или “Пятерочки” в торговле гастрономией) если и обнаружишь поэтическую полку, то главным образом с “классикой”, как ее понимает издатель: на букву “А” — Ахматова рядом с Асадовым. Впрочем, и проза — тоже “как ее понимает издатель”, с которым автор, сбежав от музы, давно уже вступил в законный брак. И если издательство имеет претензию на элитарность, то и проза попретенциозней, вплоть до полной нечитаемости; а если попроще, то в лучшем случае псевдоисторический детектив, выдаваемый за качественный жанр, а то и прямо дамская попса неглиже. Да поэты уже почти и не считаются писателями — так, недовымершие мастодонты прежнего мира да новонародившиеся уродцы-чудики.
“Читатель… (журналов. — А.А.) тщательно обходит стихи” (Тынянов). Ну, это и комментировать не надо. Хорошо, в наши дни журналы продаются разрезанными. А то так и стояли б на полках, белея девственными прокладками между повестями и “круглыми столами” на темы ненаучной фантастики… Их даже в редких обзорах периодики почти перестали замечать: а обозреватель-то ведь не по своей воле читает, за деньги — мог бы и полистать.
“Сам стих стал любимой темой поэтов”. Это уже давно и, в отличие от прочего, совсем не плохо. Это признак того, что поэзия чувствует себя — на своей территории, а стихотворец — не испытывает потребности быть “больше, чем поэт”. Примеров сколько угодно. Вот Вера Павлова только что выпустила целый томик избранного “На том берегу речи” с подзаголовком “стихи о поэзии” (на самом деле не только о поэзии, но об искусстве вообще, и еще шире: о творчестве). А Олег Чухонцев уже года два пишет изумительный цикл, являющий собой череду аллюзий к русским стихотворцам прошлого: поэтический диалог, перекинутый через век и два.
“Очень уж приелись вечера поэтов” (Тынянов). Еще как приелись. Эти бесконечные публичные читки, “проекты”, “чемпионаты”. Расписания и приглашения на них приходится выгребать из приходящей почты лопатой — вместе с рекламой средств для удлинения члена и призывами не пропустить сезонную распродажу в магазине спортивной обуви. Да это и похоже на распродажи: уважающий себя поэт вряд ли станет читать стихи чаще, чем раз-два в год (а лучше — раз в 2-3 года). Занятно, что в числе активных участников замечены и те, кто в 90-е задорней всех смеялся над “эстрадниками” 60-х. А устроителям все мало, и для очередного поэтического сабантуя придумывают уже и вовсе экзотические поводы — то это стихи про крокодилов, то групповое явление поэтов, чьи имена на букву “Ф”. Завтра, пожалуй, примутся выдергивать из рядов и собирать в кучки — как когда-то на базаре мелкую подмосковную репку при единственной покрупнее (вместе это походило на желтенькие Юпитер со спутниками) — лысых, рыжих или живущих в квартирах, кончающихся на цифру “7”.
Но песок неважная замена овсу: отсутствие внешних “событий”, по которым поверхностная критика и окололитературные массовики, опережая филологов с лупой, только и способны судить о поэтической жизнедеятельности, производит на них гнетущее впечатление — даже не промежутка, а пустыни. Культуртрегеры (мне это слово кажется похожим на “штурмбаннфюрер” — и по звучанию, и по смыслу) занервничали. Начались лихорадочные поиски лидера. То это “новый” Цветков (по сильному моему подозрению, первоначально просто решивший спародировать стихотворца-приятеля и слегка контуженный грянувшим успехом). То спохватятся о Херсонском, который помаленьку печатался почти не замечаемый все эти годы, имея устойчивый круг читателей и уверенно обживая свою боковую, но вполне состоятельную поэтически нишу, — ну, за него я только порадуюсь. А то и вовсе свалившийся с заграничных небес, как инопланетянин, новый гений с фамилией галантерейщика и такой же однообразно блескучей продукцией.
Отсутствие “событий” пытаются подстегнуть премиями — их пруд пруди (тоже, наверное, примета “промежутка”), и всякая премиальная команда дает — “своим”. Это не значит, что среди премированных нет достойных. Однако припомним сюда и надежно забытую Мирру Лохвицкую, получившую в свое время Пушкинскую премию чуть ли не дважды, при том что Блок — не получал.
Но залатать проплешину “промежутка” все равно не удается. Потому что рекламные усилия литературных импресарио, заимствованные из арсенала масс-культуры, способны обеспечить успех, но не творческую удачу: как справедливо заметил Михаил Айзенберг, успех и удачу “часто путают, хотя эти мнимые двойники почти несовместимы”. Ну а тут даже не путают, а пытаются подменить.
Ощущение промежутка усугубляется поколенческим пробелом.
С первой поэтической генерацией нового времени, всерьез заявившей о себе в 90-е годы, — “поколением 30-летних” и теми, кто рядом с ними, — явные нелады. Дмитрий Тонконогов за последние два года произвел, кажется, полтора стихотворения. Не сильно многим больше написал (или, по крайней мере, опубликовал, да он и сам говорит, что “хватит писать стихи”) Максим Амелин, но главное — он очевидно забуксовал и поэтически находится почти на том же месте, что и десятилетием раньше. Глеб Шульпяков набирает по подборке в год, но последний ощутимый рывок совершил, пожалуй, уж года три, если не пять назад: ему все очевидней недостает на стихи времени, отвлекаемого на всякие другие литературные и квазилитературные занятия. А бывает и наоборот: довольно ярко и обещающе начавшая Мария Степанова пишет не только все больше, но и все чаще без достаточного поэтического повода, а заодно и все неряшливей, так что нарочитая небрежность, претендовавшая на особенности стиля, оборачивается уже просто ученическими огрехами, не поддержанными замыслом. Ну а с теми, кто после них, — еще хуже.
С ними сыграло злую шутку одновременное сочетание сразу двух соблазнов. Отчасти небескорыстно, а отчасти просто по недостатку ума культивируемый взрослыми дядями и тетями “молодежный” культ, о котором мне уже доводилось подробно высказываться*. Плюс иллюзия цеховой самодостаточности Интернета.
* См. “Арион” № 3/2007.
“В новой генерации поэтов и прозаиков, — констатирует в уже упомянутом выступлении Дмитрий Бак, — господствует новая, непривычная для тех, кто постарше, “внежурнальная” практика литературного поведения, странным образом объединяющая и графоманов, и тех, кто намерен всерьез посвятить себя литературе” (это я выделил. — А.А.). Под “внежурнальной практикой” он понимает главным образом Интернет, но я бы добавил сюда еще и бесчисленные фестивали, сделавшиеся в молодежной среде чем-то вроде продолжения “онлайна”. И проблема тут не столько в вездесущих “графоманах” (хотя, признаться, я не знаю ни одного серьезного поэта без комплексов, кто “вывешивал” бы свои ненапечатанные вещи в Сети, разве что Владимир Строчков — из любви к техническому прогрессу), сколько в тех, кто намерен себя посвятить литературе всерьез, но не испытывает нужды соотнести свое творчество хоть с чем-нибудь в ней существующим и довольствуется интернет-сообществом себе подобных.
“Юноши, обдумывающие житье, — замечает там же Бак, — больше не обивают пороги “толстых” журналов в надежде пробиться в ряды патентованных литераторов. Редакционный самотек исчез прежде всего потому, что для непризнанных талантов открылись иные пути самореализации: камерная известность в одном из бессчетных литсообществ, “вывешивание” своих произведений в Интернете, наконец, издание книг за собственный счет”. Ну, положим, молодые стихотворцы в редакции журналов все ж приходят, а редакционный самотек, на горе поэтическим редакторам, все не иссякает, но тенденция подмечена верно. Даже более того: и эти самые изданные (или не изданные, а отправленные во все ту же “сеть”) за свой счет незрелые книжки, и развешанные по Интернету подборки целой генерацией новых стихотворцев — включающей и одаренных, и вполне бездарных — и воспринимается ими как полноценное Литсообщество. Как тут не припомнить тыняновское: “самоопределение малых поэтических национальностей стало совершаться на пространстве квартиры”, — и много ль разницы, что “квартира” — коммунальная и разнесена по компьютерам на просторы всея Руси?
Беда не в Интернете, а в том, что целое поколение им и ограничивается. Да и там, по моему впечатлению, им в голову не приходит почитать, хотя бы и с экрана, Тютчева, Заболоцкого, Мандельштама или Бродского, не говоря о живущих мастерах. В основном читают и обсуждают друг дружку: эдакое провинциальное лито, поразительным образом принимаемое за современную поэзию.
Не буду скрывать: непосредственным поводом к этой части моих заметок послужил опыт общения с молодыми стихотворцами в мастер-классах в Липках, да и в других местах, а это, за небольшим исключением, все же люди не вовсе бесталанные. Помнится, как-то за ужином коллега по соседнему семинару, Сергей Чупринин, посетовал, что его подопечные из современной поэзии “ничего не читали”, и я решил проверить на сей предмет своих. Оказалось — читали! И — много читали! Вот только — всё друг дружку да сверстников из других городов и весей: не просто ровесников, но ровней по пройденному поэтическому пути — если мерять дистанцией Транссибирского пути, то примерно до первого полустанка. Желая проверить впечатление, но не будучи любителем блуждать по Интернету и тем более заглядывать в чужие дневники, пусть даже и выложенные на всеобщее обозрение, я попросил проделать эту скучную работу одного молодого коллегу. Результаты изысканий вполне подтвердили ожидания. Стихотворные опусы сверстников живо кочевали с “блога” на “блог”, бурно обсуждались, цитировались и щедро снабжались лестными эпитетами (меня еще в Липках поразила эта легкость превосходных степеней, когда определение “гениально” прилеплялось при взаимных обсуждениях к любому едва наметившемуся поэтическому образу или нерассыпавшейся строке), но ни слова ни об одном из “взрослых” стихотворцев, не говоря уж о тех, кто уже имел неосторожность умереть, — словно они одни на пустыре со своими только что изобретенными велосипедами. Зато обнаружилась прелюбопытная самодельная статья, что-то вроде обзора существующих “толстых” журналов. Любопытна она тем, что всем “толстякам” оценки выставлялись по одному-единственному предмету: печатает или нет и в каком количестве вот этих самых “двадцати-тридцатилетних” (под вторыми имелись в виду “новые” тридцатилетние — только что подобравшиеся к этой возрастной планке). Ну а поскольку, учитывая невысокий уровень нашего лито, печатают немного, то и оценки все довольно посредственные.
Беда однако не только в том, что это общение в отсутствие сколь-нибудь серьезных ориентиров (в предыдущие пару веков молодые стихотворцы, все ж, старались равняться на великих предшественников, а не на Васю с соседнего сайта) выливается в непрерывную игру на понижение. А в том, что стилистически, лексически, по типу мышления все эти бесчисленные опусы на удивление однолики, и по той же самой причине: подлесок всегда одинаков, это зрелые деревья разнятся и по облику, и по высоте. Когда я однажды обратил внимание своих молодых коллег на это обстоятельство, то в ответ услышал что-то вроде “поэтическая молодежная субкультура”. Надо ли объяснять, что “субкультура” так же отличается от культуры, как “субпродукты” — от настоящей провизии?
Впрочем, у этой супкультуры, сваренной до полного неразличения вкуса отдельных ингредиентов, есть и свои теоретики-апологеты. Один провинциальный автор* прислал в редакцию целую статью (наверное, тоже где-нибудь в Интернете обретается), где приветствовал эти народившиеся “поэтомассы”: “если до сих пор в поэзии действовали преимущественно личности выдающихся одиночек и, как вешки на столбовой дороге, указывали направление развития поэзии, то сегодня мы стоим на пороге и по сути открываем эпоху поэтических масс, которая создает из суммы талантливых индивидуальностей коллективного автора”.
* Владимир Монахов из Братска.
Повторять, что масса, как всякое аморфное вещество, всегда и в полном соответствии с законами физики течет под уклон, не стану. А вот что индивидуальности (даже и с признаками дара) в этой массе приметно нивелируются, продемонстрирую хотя бы несколькими примерами, наугад извлеченными из того же Интернета, редакционной почты и из присланных в этом году на рецензирование подборок потенциальных участников липкинского Форума (причем только тех, в ком лично я углядел следы дара Божьего).
Нога тяжела. Грязь везде, всюду слякоть.
Сюда нам подходит
глагол формы “плакать”.
Увидеть их вместе обидно до боли.
Из кулинарии: зачем столько соли.
Порядок букв есть зеркало, что отделяет Рим от мира.
Воздушный шарик возвратится пустотой в головке сыра.
И яблоко падет, и маятник качнется,
Заблудится зима, закладка пролистнется.
Это не один — это два разных автора.
Потом он растет, умнеет, изучает устройства чайников и утюгов. Волосы у него темнеют, он ездит в свой Петергоф, он рослый не по годам, и мать за него горда, и у первого из одноклассников у него пробивается борода.
говорят, меня в субботу сняли с окна, я кусалась, царапалась, посылала всех матом, плакала, впрочем, я ничего не помню: была пьяна, и паленая водка лилась в мое горло патокой.
И это тоже два (вернее — две) разных.
Легко — осознать себя русским, простите, интеллигентом,
На улице пыльной под серым снегом,
Когда, извините — так получилось, тошнит от пьяного человека,
Который в лужу выронил документы…
Гуляет нос по проспекту из чугуна отлит
Как у него все просвечивает отрывается все болит
Как он дышать не может качается голова
А луна такая огромная что не умещается в слова
И эти. Причем последний фрагмент принадлежит довольно известной в нашем лито Анне Русс. Я помню ее еще до ее первого появления на “Дебюте”: кто-то привез стихи из Казани, и мы их напечатали. Стихи эти обещали, хотя большая часть присланного явно отдавала инородным жанром: мне объяснили, что автор их поет и сочиняет именно как песни, не то бардовские, не то “русский рок”. После мне показывали другие ее подборки, но словесная необязательность песенного жанра в них стала уж вовсе преобладать. А потом я услышал, что, вроде бы, петь перестала и “просто пишет”. Так что в прошлом году я с интересом увидел ее в нашем мастер-классе в Липках. Она и правда оказалась умным и чувствующим собеседником. Но стихи, которые привезла, были вот именно такие: молодежно-интернет-среднестатистические. Говорят, она их хорошо читает — я посмотрел одну запись. Ну да, эмоциональным таким речитативом, и ногой притопывает. Но текст в этом представлении играет весьма скромную роль.
В отличие от энтузиастов поэтомасс и молодежной субкультуры, мне это виртуальное лито отчетливо видится болотом. Вязким до чрезвычайности — я буквально вижу, как способные молодые стихотворцы с трудом выдирают из него ноги, то и дело увязая вновь. Одаренному Андрею Егорову понадобилось на моих глазах несколько лет, чтобы выбраться на твердую кочку и вдруг заговорить своим, незаемным и непохожим на интернетмассы голосом — эти его стихи напечатаны в 1-м номере “Ариона” за текущий год. Не знаю, надолго ли хватит ему именно этой интонации: она очевидно исчерпаема, но почти уверен, что в “субкультуру” он уже не вернется. Даже если некоторое время и помолчит.
Так что же у нас на дворе — промежуток?
Но в том-то и соль, что никакого промежутка и при Тынянове не было.
Он ведь и сам писал о том же: “Новый стих — это новое зрение. И рост этих новых явлений происходит только в те промежутки, когда перестает действовать инерция…” И тут же: “по оптическим законам истории” (на деле как раз не истории, а текущего момента — современникам всего трудней следовать инструкции, вынесенной мной в эпиграф) “промежуток… кажется нам тупиком”. Хотя до конца Юрий Николаевич, похоже, себе не поверил — или просто оказался в плену очаровательного слова “промежуток” — и в финале, противореча предыдущему, заявил, что из него “нам нужен выход”. Выход — из чего?
“Стихов становится все меньше и меньше, и, в сущности, сейчас есть налицо не стихи, а поэты. И это вовсе на так мало, как кажется” — это из самого начала тыняновской статьи.
Стихов и сейчас не так уж мало. Но главное, что на деле всегда и существуют только одиночные поэты, а не школы и направления (очевидно, что без Хлебникова с Маяковским, без Мандельштама и Есенина не останется ни футуризма, ни акмеизма, ни имажинизма: одни только декларации о намерениях). А поэты все на месте. Только это не “новые” поэты, а — старые.
И это тоже неновая история. Вот и совсем не юные Тютчев и Фет творили в “промежуток” — и оценены были лишь на следующем этапе. И Анненский, которого “просмотрели” сходящие на нет символисты. И не эфемерный блеск искусственно зажигаемых поэтических “звезд”, а куда чаще подспудная эволюция реальных светил определяет движение поэзии. Так ее действительными событиями в 30-е годы XIX столетия был не шумный выход первой книжки Бенедиктова в 1835-м с растянувшимся на несколько лет всеобщим ликованием, а “Вновь я посетил…” (1835), “Из Пиндемонти” и “Отцы-пустынники…” (оба 1836) Александра Пушкина.
Лицом к лицу лица не увидать, и Тынянов это понимал. “Возможно, что через 20 лет критик скажет о том, что мы Ходасевича недооценили” — признает он по поводу одного из героев своей статьи. Как выяснилось, не через 20, а через все 40, если не через 50. Но сам-то он опознал — по единственной, но великой миниатюре — нового, и главного, Ходасевича. И суть уже близкой по времени новой поэтики “скупого” на стихи, но “веского” Мандельштама тоже разглядел. А всего через два года начнутся и “Столбцы” Заболоцкого. Какой уж тут промежуток!
От нашего времени тоже не останется “школ” (которые Тынянов справедливо отождествляет с “инерцией”: накатанным производством по нехитро составленным рецептам). Останется 2—3, много — 5 сильных поэтов. И все они не вчера начали. Мне думается, что в глазах потомков сегодняшнее поэтическое время предстанет фундаментальным.
Мне хорошо известно снобистское брюзжание по поводу “однообразного” и чуть ли не на поток поставившего стихописание Кушнера. При этом как будто не замечают, что за вычетом “избранных” (которые, если покупают, отчего и не переиздавать?), он выпускает раз в два-три года по тоненькой книжечке, куда меньше, чем, например, Кибиров. Но вовсе не в том дело. Просто он почти единственный, кто имеет немыслимую смелость обнаруживать в окружающем мире гармонию и красоту (я живо представляю себе, как морщится при этих безнадежно устарелых словах физиономия моего оппонента, предпочитающего смаковать фанайловские страшилки). Причем, на беду, — даже в наше ужасное время, чем, может статься, первым об этом времени и запомнится.
А вот и совсем уж “скупой на стихи” Чухонцев. Это о нем один не по возрасту молодящийся медиа-критик кричал мне недавно на целый зал: “мертвый поэт! мертвый!” Боюсь только, сам он не то что мертв, а даже и не родился — как читатель: не читал и не прочел. Кстати, о реальном размере художника — величине всегда определяемой субъективно, на глазок — единственной более-менее объективно говорящей приметой служит мера его воздействия на собратьев по цеху (я не об эпигонах, а о тех, кто почувствовал изменившийся состав поэтической атмосферы). Стихи Чухонцева на этот состав давно и ощутимо влияют — но только раннего Чухонцева. А головокружительную поэтику позднего, того, что в “Фифии” и после, в немногих опубликованных, а большей частью еще неопубликованных стихах, боюсь, ожидает та же участь, что и упомянутого выше Иннокентия Анненского.
Плохо замечен, плохо прочитан — несмотря на обилие публикаций и книг — как раз в наше время складывающий из безукоризненных и парадоксальных коротких притч-этюдов свою философско-лирическую панораму Владимир Салимон. О нем мне уже довелось написать, к той статье и отсылаю*.
Похожий случай с еще меньше замеченным и прочитанным Сергеем Стратановским, примерно на рубеже тысячелетия резко сменившим манеру письма и выработавшим странно-отрывочную, чрезвычайного душевного напряжения и зоркости поэтику, — вот уж действительно подлинно явившееся новое, почти не замеченное любителями новизны.
А многие ли приметили, как радикально изменилась, перешла в иное качество поэзия Веры Павловой? Кажется, только Игорь Шайтанов в своей статье 2005 года**, позже вошедшей в его книгу “Дело вкуса” (2007). Хотя я и не соглашусь с коллегой, что ее предшествующие стихи были чуть ли не сплошь “проект”, но именно он первым разглядел обретенную ею степень лирической — и в филологическом, и в житейском смысле слова — свободы: той невероятной мудрой наивности (последняя, в минувшем году вышедшая, ее книга так и называется: “Мудрая дура”), которую невозможно сымитировать и которая позволяет ей называть любовь — словами.
* См. “Арион” № 2/2007.
** Современный эрос, или Обретение голоса. — “Арион” № 4/2005.
Я тут нарочно обхожусь без цитат: всякий желающий в состоянии найти их сам в журналах, в книгах, да хоть бы и в Интернете. И, кстати, обнаружит там и другие не менее интересные поэтические события. Например, появившееся после нескольких лет довольно сумбурных и искусственных опытов своим лирическим голосом написанное стихотворение Тимура Кибирова “Впервые ребеночек…” в 1-м номере “Знамени” за нынешний год, не затерявшееся среди других там же им напечатанных “греко- и римско-кафолических” словесных упражнений — я и не переставал верить в этого поэта. А во 2-м номере того же журнала — чудесное стихотворение Алексея Цветкова (“Никакого обратно”, да еще и “Парадокс Ферми”, пожалуй), к счастью, кажется, начинающего остывать к своему уж точно что “проекту”.
Причем движение идет не только на “магистральном” направлении. Именно сейчас реальную значимость обрели пролагающие свои боковые, пусть достаточно узкие, но приметные тропы Евгений Карасев и названный уже Борис Херсонский. А впрочем, это лет через 30 будет видно, где именно пролегла “магистраль”.
У меня вообще впечатление, что лучшие современные поэты пишут не для современников-сверстников, а для полусовременников: 20-летних — но не теперешних, а тех, какими они станут через 30 лет…
Думаю, Владимир Новиков не ошибся, предсказав все в том же выпуске “L-критики”, что “филологический стих” уйдет в землю, сделавшись гумусом для поэзии “дикорастущей, свежей и смелой” нового века. Именно тут-то и обозначился водораздел, за которым поверхностному взгляду может чудиться “промежуток”. Именно “филологическая” поэзия, построенная на словесном приеме, который так легко заменяется на иной, создавала иллюзию непрерывного “обновления”: череды “школ” и “поколений”. А ведь “ничто так не способствует укреплению снобизма, как частая смена поэтических поколений при одном и том же читателе. Читатель приучается чувствовать себя зрителем в партере; перед ним дефилируют сменяющиеся школы”. Это — Мандельштам, и напечатано в том же 1924-м, что и тыняновский “Промежуток”.
Мы теперь свидетели органического, без гидропоники, развития поэзии. Той, что создается реально существующими поэтами. И не только в столицах. Назову хоть всегда писавшего сильно (правда, не всегда ровно), а в последние несколько лет не только доказавшего серьезность своей поэтической позиции, но и приметно расширившего ее территорию волгоградца Сергея Васильева, чьи последние стихи можно прочесть в этом же номере “Ариона”. Или давно и приметно присутствующего в поэтическом пространстве “наивного метафизика” туляка Алексея Дьячкова, чья непомерно запоздалая первая книжка вот-вот должна увидеть свет. Или тоже первая, но совершенно зрелая, вся распечатанная по журналам книга еще одного настоящего “тридцатилетнего” — не торопившегося с выходом и ни на кого не похожего костромича Владимира Иванова. Она должна выйти раньше, чем этот номер журнала попадет к читателям. И я ведь упомянул лишь самых очевидных.
Так что никаких промежутков — все та же теснота словесного ряда.