Опубликовано в журнале Арион, номер 2, 2009
* * *
Произошел переворот.
И в нашем летнем рукомойнике
грач с важным видом долбит лед.
Грачи разгуливают парами,
сидят компанией в саду.
Они с хозяевами старыми
еще до времени в ладу.
Но мы уже сдаем позиции.
Собака жмется возле ног.
С моим бельишком по традиции
уж заготовлен узелок.
* * *
как кажется, от песьих или враньих,
шаги неслышны и неотделимы
от сумерек в саду осеннем ранних.
Но стоит к ним прислушаться, немножко
замедлив шаг иль отойдя в сторонку,
как будто не идешь копать картошку,
а попросту ведешь в кусты девчонку.
Услышишь вдруг улитки виноградной
басок сладчайший, как у девы юной,
которая с улыбкой плотоядной
по струнам бьет гитары семиструнной.
* * *
Птицы начинают щебетать,
сердце в силу своего устройства
на ветру осеннем — трепетать.
Если утро выдалось холодным,
снег с утра до вечера идет,
чувствую себя я несвободным
от людских печалей и забот.
Тщетно жду прибытья автолавки,
жду со всеми вместе битый час,
но не долетит без дозаправки
это чудо техники до нас.
* * *
как духовой оркестр за стеклами,
и с легкостью твои глаза
от слез внезапно стали мокрыми.
Тебя растрогал жалкий вид
стоящего на плитке чайника,
что представлял собой гибрид
скворечника и умывальника.
Свистал спросонья что есть сил.
А доведенный до кипения,
взорваться всякий раз грозил
и улюлюкал без стеснения.
* * *
и сердцебиение его
чувствую, как существо незрячее,
что вокруг не видит ничего.
Руки протяну во тьму кромешную,
в темноту, где слышен чей-то плач,
прямо в ночь студеную и снежную,
будучи с рождения незряч.
На подушках шелковых бесстыжая
распласталась ты передо мной,
только рук протянутых не вижу я,
только слышу жаркий шепот твой.
* * *
за лицевую сторону пейзажа,
когда мы собрались в обратный путь,
меня слегка развеселила даже.
Мы в лес вошли со стороны реки.
Напрасно лгут, что мира нет иного, —
я услыхал скрип половой доски
и скрежет дверцы шкафа платяного.
Мне показалось вдруг, что я стою,
поднявшись среди ночи, на террасе
и дома своего не узнаю,
хотя учусь уже в четвертом классе.
* * *
если бы не голые кусты,
памятничек давешнего зодчества
в виде металлической звезды.
Ничего нет необыкновенного
в том, что ветер воет от тоски, —
навсегда из городка военного
на заре ушли мотострелки.
Нержавейка быстро стала ржавою.
Из бетона сыпется песок.
И покрытый воинскою славою
снегом заметает городок.
* * *
речной трамвайчик вмерз в прибрежный лед,
что несколько реальности суровой
лирический оттенок придает.
Живущий по соседству, то и дело,
чтоб не было нам скучно, брешет пес.
Чтоб не было мне грустно, ты запела
и тем меня растрогала до слез.
* * *
низко, низко голову склоним,
словно старшеклассники за партами,
дотемна над ними просидим.
За окном метель не унимается.
Несмотря на то, что карты врут,
если верить карте, получается
город-сад быть должен где-то тут.
Где-то рядом, где-нибудь поблизости,
вероятно даже — в двух шагах,
думаем с тобой мы по наивности
на пустынных, голых берегах.
* * *
Я взят был ею под защиту,
поскольку родина моя
меня любила лишь для виду.
Калоши с валенками тут
являются единым целым,
а душу не спросясь берут
и разлучают с бренным телом.
* * *
нет перед отечеством заслуг.
Жил в Орле, ходил служить в морпехи,
потерял в бою одну из рук.
Вижу его главную заслугу
в том, что он на паперти стоит,
что ему в единственную руку
каждый сунуть мелочь норовит.
* * *
с крыши дома четырехэтажного,
и рулили наши летчики отважные,
как один характера бесстрашного.
Так, как будто это сталинские соколы,
будто это птицы краснозвездные,
стекла дребезжали, и копыта цокали,
будто шли маневры грандиозные.
Под Можайском громыхала артиллерия,
а под Серпуховом танки быстроходные.
А сейчас, поскольку стал глухим тетерей я,
слышу трубы лишь водопроводные.
* * *
неспешно так, как если б шар стеклянный
вобрал в себя и нас с тобой, и стол,
и комнату, и город окаянный.
Внутри него себя я ощутил,
который без раздумий, что печально,
под Рождество я сам себе купил.
И вот сижу в нем — гадком идеально.
* * *
Это знаю я не понаслышке —
загребут, затопчут, заметут
дворники, собачники, мальчишки.
Рано поутру на школьный двор
поспешит учитель физкультуры.
Шаг за шагом разберет затор
из обломков ледяной скульптуры.
* * *
Нам в окна светят лампы стосвечовые
из пустоты, которая есть тьма,
выхватывая сосны кумачовые.
Порою, как прожекторов лучи,
верхушки их во тьме пересекаются.
В кармане у меня гремят ключи,
лишь только губы наши повстречаются.
* * *
Ударишь, и раздастся звон,
как будто это ночи лунные
тяжелый исторгают стон.
На голос колокола матовый
и круглый, как бильярдный шар,
я выхожу, а снег — салатовый,
а над рекой — лиловый пар.
А у реки, присев на корточки,
сегодня с раннего утра
старик копается в моторчике.
Опять в песок ушла искра.
* * *
но на ближних подступах к Москве,
из вагона выпрыгнув, калеки
скрылись в предрассветной синеве.
Сразу следом за глухонемыми
на ходу почти что вышел вон
человек, так сладко о Нарыме
певший нам под свой аккордеон.
На вокзале, похватав вещички,
все тотчас пустились наутек.
Шел снежок, ломались подло спички.
А без них я закурить не мог.
* * *
на страшных чудищ, шествующих мимо,
как будто эти странные создания
среди людей присутствуют незримо.
Я чувствую, как небо содрогается,
как ходят ходуном моря и горы,
так, словно лесом кто-то пробирается,
повадились в наш сад ночные воры.
Следов не видно, но сирень поломана,
повалены цветы, помяты грядки.
У пугала пола плаща оторвана,
и ветер треплет алый край подкладки.
* * *
под потолок,
а я из кружки пил уныло
свой кипяток.
Вокзал похож на храм огромный,
где Бога нет,
на наглый и бесцеремонный
сплошной буфет.
* * *
в обличье молокозавода местного
великолепный барский дом
мздоимца и крепостника известного.
Что был их барин негодяй,
приехавший в райцентр верхом на лошади,
мужик, хвативший через край,
шепнет нам посреди базарной площади.
Девчушка, выйдя из ворот,
простоволосою, в трусах и в лифчике,
шмыгнет, как мышка, в огород
с улыбкой хитрою на остром личике.
* * *
может лишь по предъявленью паспорта,
приложив немалые старания,
пассажир общественного транспорта.
Я себя не чувствую хозяином
в сколько-нибудь сложной ситуации,
чувствую себя простым крестьянином,
павшим жертвой коллективизации.
Я когда иду домой со станции,
голосами чистыми и звонкими,
преуспев в советской агитации,
вдаль зовут овсянки с жаворонками.