Опубликовано в журнале Арион, номер 2, 2009
ПИСЬМО
на выцветшей “верже” пишу, стараюсь на досуге.
Он не был мне любовником, лениво домогался
и где-то в твердой памяти неназванным остался.
Гляжу глазами синими, далекими, сухими
на громкое, везучее, прославленное имя —
и на конверте выведу, переходя на Russian:
мне, возрастной, на вылете, и переход не страшен.
Прощай, прощай, не встретимся, но где-то рядом были
в знакомом измерении, в клубах дорожной пыли.
РУКА
В юбилеях погрязший экран мне напомнил об этом.
Юбилярша рукой повела. Не стилом, а рукою,
потому что считала ее несравненной такою,
что пустила ее на экран. И ногтями блестела
очень узкая эта рука, отделившись от тела.
Я смотрела на нежную длань и, в отрыве от слуха,
не могла не признаться себе, что забылась старуха.
И, с симпатией к ней относясь, говорю: между нами,
повествует про нищую жизнь, а играет — перстнями.
ОКУРОК
приметить обиду могли бы,
но нет, не расслышал никто.
Он, кутаясь нервно в пальто,
прошел по размытой траншее,
без майки, без шарфа на шее,
с привычною дыркой в носке.
Погас, как окурок в песке.
ЭТЮД
старый бор оставлял на холме.
Что теперь у тебя на уме,
на холсте, на знакомом крылечке?
Мужики на завалинке пьют.
Баба с граблями. Овцы в загоне.
Этот виды видавший этюд
был написан тобой на картоне.
Вижу тень от твоих занавесок
и любимый сквозной бересклет
в те часы, когда солнечный свет
выедает кудрявый подлесок.
Хочешь видеть закат золотой,
хочешь млечные видеть узоры? —
Так покрепче зажмурься и стой
у задраенной намертво шторы.
СЧЕТ
Стая рыб под водой огибает скалу.
На поверхности пена сползает с камней,
и разрывы картинно чернеют на ней.
Никакой перспективы. Безликий закат.
Две нечеткие тени на запад летят.
Убирают посуду. Стекло дребезжит.
Неоплаченный счет на салфетке лежит.
ПИСЬМО
на выцветшей “верже” пишу, стараюсь на досуге.
Он не был мне любовником, лениво домогался
и где-то в твердой памяти неназванным остался.
Гляжу глазами синими, далекими, сухими
на громкое, везучее, прославленное имя —
и на конверте выведу, переходя на Russian:
мне, возрастной, на вылете, и переход не страшен.
Прощай, прощай, не встретимся, но где-то рядом были
в знакомом измерении, в клубах дорожной пыли.
РУКА
В юбилеях погрязший экран мне напомнил об этом.
Юбилярша рукой повела. Не стилом, а рукою,
потому что считала ее несравненной такою,
что пустила ее на экран. И ногтями блестела
очень узкая эта рука, отделившись от тела.
Я смотрела на нежную длань и, в отрыве от слуха,
не могла не признаться себе, что забылась старуха.
И, с симпатией к ней относясь, говорю: между нами,
повествует про нищую жизнь, а играет — перстнями.
ОКУРОК
приметить обиду могли бы,
но нет, не расслышал никто.
Он, кутаясь нервно в пальто,
прошел по размытой траншее,
без майки, без шарфа на шее,
с привычною дыркой в носке.
Погас, как окурок в песке.
ЭТЮД
старый бор оставлял на холме.
Что теперь у тебя на уме,
на холсте, на знакомом крылечке?
Мужики на завалинке пьют.
Баба с граблями. Овцы в загоне.
Этот виды видавший этюд
был написан тобой на картоне.
Вижу тень от твоих занавесок
и любимый сквозной бересклет
в те часы, когда солнечный свет
выедает кудрявый подлесок.
Хочешь видеть закат золотой,
хочешь млечные видеть узоры? —
Так покрепче зажмурься и стой
у задраенной намертво шторы.
СЧЕТ
Стая рыб под водой огибает скалу.
На поверхности пена сползает с камней,
и разрывы картинно чернеют на ней.
Никакой перспективы. Безликий закат.
Две нечеткие тени на запад летят.
Убирают посуду. Стекло дребезжит.
Неоплаченный счет на салфетке лежит.