Вступительное слово Марии Галиной
Опубликовано в журнале Арион, номер 1, 2009
САМА ПО СЕБЕ
Книга стихов Натальи Акуленко “Воз сена” парадоксальным образом существует и не существует одновременно. Вернее, существует она физически — 120 страниц текста, на обложке монохромное воспроизведение знаменитого полотна Иеронима Босха, давшего название сборнику. Под обложкой — стихотворения и поэмы.
Но как информационного повода ее нет.
Потому что хотя на книге и стоит “Киев, 2008”, обозначены УДК и ББК, но самое главное — номер ISBN и название издательства — отсутствуют. Иначе говоря, перед нами “самопал” — то ли книга, то ли сброшюрованная рукопись, и это в наши дни, когда издать книгу стихов вообще-то не так уж сложно.
Наталья Акуленко (по специальности зоолог, работает в киевском Институте зоологии УАН) — заявила о себе довольно давно. Она участвовала во 2-м Московском поэтическом Биеннале, ее имя представлено в антологиях и справочниках литературы русского зарубежья.
Задолго до того как на сайте “Polutona.ru” появилась ее повесть “Твердое и мягкое”, посвященная осаде Трои, еще до начала электронной эры, в ставшем уже раритетом альманахе “Клюква” (вып. 2, 1991) был напечатан ее цикл “Голоса” — своеобразный дайджест сюжетов на античные темы. Тезей, Кассандра, Фрикс и Гелла, Геркулес у Омфалы, Авгиевы конюшни, Мидас и его ослиные уши, Горгона, Сиринга…
Один фрагмент цикла приведу полностью:
Логово темное, воняет мерзко — не то козой,
Не то ужом, не то птичьим пометом…
Но я хлебнул для храбрости и вперед.
А она бодается… или царапается… или жалит?
Но под руками — точно помню — что-то мохнатое…
Ну, я сжал… ищу подходящую дырку.
А она вдруг как завизжит… Или зашипит?
А я обалдел чуток…
А она мимо меня — аж свистит — и в море.
Но так или иначе я победил это чудище, и теперь — герой.
Подвиг красавца Беллерофонта — героя, победившего чудище, — в этой интерпретации выглядит сомнительным, а сама Химера (по некоторым версиям дочь другого чудища — змеедевы Ехидны) вызывает жалость. Особенно у тех, кто читал “Сказания о титанах” Якова Голосовкера.
Античную тематику Наталья Акуленко вообще разрабатывает давно и последовательно, дегероизируя и демифологизируя миф, модернизируя его, “прозаизируя” — в новой книге есть цикл “Одиссея: конкретно”, но есть и цикл “Пророки” (одно из стихотворений цикла представлено в подборке), и цикл “Осенние пиры”, посвященный собственно Босху.
Ее стихи — с многочисленными отсылками к фактам или символам культуры — являют собой иронически сниженный парафраз не столько даже классических сюжетов, сколько традиций модерна, и это делает ее лирику вполне современной, а для конца 80-х — начала 90-х (именно тогда я и узнала о существовании такой поэтессы) вполне новаторской.
бег свой направив по вечно голодному морю,
он не за славой бежал и убегал не от славы,
по фиг была ему слава. А также добычу
ту, что с боями ему обломилась под Троей,
он растерял в этих долгих безумных скитаньях.
Так что ты, муза, не сильно вали на практичность,
иначе выйдет герой наш дурак дураком.
Также и на любовь налегай осторожно…
Иронический романтизм — вот как, пожалуй, я определила бы стихи Натальи Акуленко. Или, вернее, иронический — но все-таки романтизм. В наше время как-то не принято говорить о “высоких чувствах” напрямую, античность и прочие маски — один из таких уклончивых способов.
чтобы вернуть к тебе, к сыну — на берег белый…
Знаешь, аод наврал: я не боец — любовник.
Он перепутал все: я не скиталец — беглый.
Хлопанье парусов, мокрых уключин пенье,
каждый удар весла с потом, трудом и болью,
волны и острова — жалкое наполненье
мира, который пуст наедине с любовью.
Однако возможен и прямой разговор — и он-то получается довольно страшноватым (“Парк Примакова”), поскольку классические маски предполагают какой-то выход, катарсис, в отличие от неприглядной, “голой” правды, которая сама по себе невыносима.
В светлом воздухе что-то захлопывается:
Вход.
Все больше входов закрыто.
А выход один.
Эти листья пребудут:
Пролетают, а после — гниют, но всегда в настоящем — только здесь
и сейчас.
Глупо думать, что ты ускользнешь.
Ты пребудешь, конечно, но входы закрыты, да и выход закрыт,
а душа усыхает как лужа, выцветает как длящийся лист…
В этом мире все меньше меня.
Остается вопрос — почему поэтесса, чьи стихи сами по себе достаточно интересны и заслуживают разговора (а стихи Акуленко предлагают обширное поле для литературоведческих построений), известна меньше, чем она того заслуживает?
Косвенно на этот вопрос отвечает критик и литературовед Наталья Иванова в своей статье на ресурсе “Открытое пространство” о смене элит в литературе.
“Создается парадоксальная ситуация, — пишет она, — самые сильные из пятидесятилетних вне зависимости от их продажного успеха-неуспеха — попали в зазор. Условно говоря, они попали между нисходящим и восходящим потоками в литературе.
…Здесь можно собрать совсем разных — от Андрея Дмитриева до Анатолия Королева, от Алексея Слаповского до Геннадия Русакова и Евгения Шкловского. Что-то не складывается — не в их судьбе даже, а во внимании к смыслу того, что они пытаются сказать. Производителям литературной моды они сегодня не нужны”.
Тут можно назвать много объективных причин: конец 80-х — начало 90-х было временем, когда из-под спуда вырвался задержанный поток неподцензурной литературы, когда получили свою заслуженную известность имена андеграунда. Начинать поэтическую судьбу тогда было одновременно легко (публикации стали доступней) и сложно. Да и не до стихов, честно говоря, было, особенно тем, кто оказался далеко от Москвы, в которой горизонтальные литературные связи худо-бедно сохранились. А затем литературная ситуация стала меняться слишком быстро, в борьбу за “место под солнцем” вступила новая молодежь; в результате авторы, чье самое продуктивное время пришлось на начало 90-х, оказались в информационной лакуне. Есть, однако, и положительная сторона — они действительно оказались вне литературной моды. А это скорее хорошо, чем плохо — впрочем, не столько для самих авторов, сколько для литературы вообще.
Публикации, однако, нужны не только для того, чтобы представить автора читателям. Публикации нужны еще и самим авторам — чтобы “отстранить” свои тексты, освободиться от них, и идти дальше. В этом смысле книга стихов Натальи Акуленко — этой интересной, но, как мне кажется, недооцененной поэтессы — состоялась.
Мария Галина
Наталья Акуленко
ИЗ КНИГИ ИСАЙИ
Тогда волк будет жить вместе с ягненком,
и барс будет лежать вместе с козленком;
и теленок, и вол, и молодой лев будут вместе,
и малое дитя будет водить их.
Ис. 11, 6
и возлягут они
лев с газелью
ястреб с жаворонком
а змея с лягушкой
нежно осязая ее длинным острым
раздвоенным на конце языком
и будут они вместе
но не будет страха ярости хруста костей
и смерти тоже не будет
и возлягут они
муж с женой
и старик с мягкой пушистой еле созревшей девушкой
и гибкие дети с беспокойными членами
и воин в старых шрамах и золоте возле нежного неопытного
полного смутным томлением
и будут они вместе
но не будет шепота просьб борьбы уступок стыда
и смерти тоже не будет
и возлягут они
судия возле воришки
нечестивец возле праведника
патриций возле грязного хромого раба в медном ошейнике
фарисей возле мытаря
мудрец возле надменного варвара пропахшего кислым конским потом
и будут они вместе
но не будет злости угроз презренья брезгливости лязга оружия
и смерти тоже не будет
и будут они вместе
и поглядят друг другу в глаза
и узнает каждый в другом себя и только себя
и не будет
и никогда больше не будет смерти
ПОРТРЕТ С РОЗОЙ
вороные вороньи глазавороненые кудри
роза цвета шиповника
чуть бледней
чем еврейские пухлые губы
большой блестящий поднос с намеком на Саломею
вдохновенье художника
воспарило и приземлилось
где-то между Брюлловым и Климтом
что довольно нелепо
разумеется декольте в черном кружеве
и супруг — дорогой адвокат
(последнее получилось почти нечаянно)
в 17 лет она была просто прелесть
тихая барышня из хорошей семьи с зачатками темперамента
и кстати с приданым
с 19 — замужем
(все остальные ее поклонники
очень быстро утешились
обнаружив что потеряли только приданое)
она пела
романсы в благотворительных концертах
с чувством но плохо
(статус артистки букеты подарки слегка богемность
удачно снимали определенные претензии)
— кудри на белом плече
дрожащее декольте и контральто
натуральная страсть в дрожащем голосе
— сплошные треморы и тремоло
адвокаты
снимали пиджаки и гребли как проклятые
блестя жилетками на белых крахмальных рубашках
выгребая от лебедей и семейных прогулок
в тихие заводи с ивами и кувшинками
в историю литературы
вошел ее роман с Бальмонтом
(три бутылки шампанского и четыре записки)
платоническая переписка с Белым (две пачки писем)
и посвящение Блока из “Страшного мира”
(в предрассветной серой гостинице глядя в пустой потолок она
лихорадочно думала
— это все?
это — все??? это действительно все?!!!)
терпеливо лежала часами
напрягая мышцы влагалища
(муж барон адвокаты Бальмонт инженер Гриневицкий камергеры гусары врачи кто-то в синем забавный кто-то черный с большими усами адвокаты студенты майор поэтесса Софи Парнок адвокаты актеры студенты
и катание с Блоком)
напрягая мышцы влагалища
ног спины живота
в неудобной позе
невольно отвлекаясь на нелепость происходящего
и снова торопливо зажмуриваясь
терпеливо ожидая того что обещала ей всевозможная литература —
классицизм романтизм декаданс
даже Золя даже Чернышевский
часами
(— и это все?
это все??? это действительно все?!!!)
было обидно
было очень обидно
даже революция
показалась сначала местью за эту обиду
после пришлось выживать
пожилые сановные дамы
не вовсе забывшие французский
дружно отправились к Горькому переводить для “Всемирной
литературы”
она как потрепанная фам фаталь с большим опытом
получила ОПАСНЫЕ СВЯЗИ
переводы пошли
как-то вдруг пошли
сразу
слова как водится
прыгали прямо в мозг
в восторге вопили и корчились
совокупляясь в немыслимых группах
вся ее жизнь
оказалась только прологом
только предисловием к этому адскому счастью
машинистка плакала
печатая письмо 161
печатая письмо 96
машинистка краснела до слез
переводя письмо 48
она впервые в жизни испытала оргазм
Горький
добился академического пайка (на который давали даже селедку)
и умолял окончить
но — тиф господа
заурядный тиф в противной кишечной форме
она старалась не бредить и даже не просила пить
тяжело грязно но ведь все когда-то кончается
подселенный матрос
варварски сжег автографы гениев
вместе с другой перепиской
(целые ящики писем а зима холодная)
ОПАСНЫЕ СВЯЗИ
лет 50 терялись по листику на пространстве от Ленинграда
до Владивостока
— это кажется все
(может было иначе
но возможно и так
или все-таки было)
в моей папке два листика — почти нечитаемых
краска стерлась и только удары
только удары по клавишам
только клавиши стрекочущие под рукой смущенной взволнованной
давно умершей машинистки
(и даже сам стол который я впервые использую для этой цели доставляет мне