Опубликовано в журнале Арион, номер 3, 2008
* * *
то сквозная дыра,
в ней бессонницы стая
гнезда вьет до утра.
И ни сна, ни покоя,
ни покоя, ни сна…
И как минимум — вдвое
ярче светит луна.
Темнота растворилась
в тишине, как в воде;
за ночь боль оперилась —
стало тесно в гнезде.
И к утру, наконец-то,
где-то ближе к шести,
засыпаю, как нецке
у японца в горсти.
* * *
На треть стакана 30 капель. Знаем.
И то, что утряслось, — разбередим,
и то, что устаканилось, — взболтаем.
Поможет ли? Бог весть. Не навредит.
Боль лижет руки и хвостом виляет.
И бабушка моя с небес глядит.
И бабушка твоя с небес кивает.
* * *
только бабочка, но
от волненья чуть дышишь
и на сердце темно.
Это бабочка? Только?
Тень от бабочки? Да?
Испугала надолго,
если не навсегда.
* * *
из-под надзора темноты
с рассветом приоткрыли веки
и желтые раскрыли рты —
и пьют, захлебываясь, росы,
занюхивая тишиной:
за дружбу лирики и прозы,
за боль помимо головной.
* * *
мама — ошую,
и по-над бездною
в небе вишу я.
Руки сжимаю —
считаю до ста.
Справа зияю-
щая пустота.
* * *
пропасть ни за что ни про что,
но оцепенение скинуть,
стряхнуть, как снежинки с пальто.
И вычеркнуть, к счастью, из списка
навечно себя самого —
из списка загробного Пинска,
Небесного Царства его.
* * *
но едва ли отдам;
вроде жил,
если верить годам.
Вроде был,
если верить тебе,
и любил…
снегирей в декабре.
* * *
И от легкого ветерка
чуть заметно качнулась ветка,
как под тяжестью мотылька.
Дачной жизни укропный запах,
и беременной тучи клок,
и уснувший в еловых лапах
легкомысленный мотылек.
* * *
и нет конца заводу,
и на душе темно
согласно небосводу.
Темнит небесный свод:
мол, наплевать на это,
а сам с надеждой ждет
весеннего просвета.
ОТЕЦ
моя шершавая ладонь
он с полуслова понимает
чем дышит рыба подо льдом
на соловьином диалекте
ведет беседу со щеглом
и растворился в пыльном лете
как будто скрылся за углом
СТАРЫЙ СПОР
а закончится на том
перекрестке тьмы со светом
под названием “роддом”.
И уходит из роддома,
растворяясь в облаках,
малолетняя мадонна
без младенца на руках.
* * *
просыпаешься — снова,
но уже не уснешь
от дождя проливного.
А за окнами гул
сеет страхи и множит.
Наконец-то уснул.
Или умер, быть может?
* * *
и утром в Вологду уеду, —
над поздней осенью зима
свою отпразднует победу.
И я на синеве небес,
как на скрижалях, начертаю:
“Страдал, рыдал, терпел, исчез…”
И, как осенний снег, растаю.
ОПРЕДЕЛЕНИЕ ЛЮБВИ
обрела
два крыла, и вдруг от страха
и от счастья умерла.
И лежит она крылато
на песке.
Не виновна… Виновата…
В пенной вате и в тоске.