Опубликовано в журнале Арион, номер 1, 2008
УРОКИ РИСОВАНИЯ1.
Поздно легла? Работала? Нет? А что тогда? Заболела?
— Нет-нет, я совсем не то, что ты говоришь,
у меня был Димитрий, смотрели кино черно-белое,
ели дыню, пили вино, слушали карлика-пианиста,
что перевел на разные языки елки и кипарисы,
сердцебиенье, полет комара, предчувствие западни.
Захлопнулась крышка, и в доме погасли огни.
Он выныривал, чтобы вдохнуть —
пианист, Димитрий или карлик — не суть важно.
Что я помнить могу?
Лишь наступление утра,
искрящуюся дугу
трамвая, вышедшего на маршрут.
Скоро листья с деревьев снимут,
снимут и уберут.
пройтись по морозу со скоростью двух сухогрузов,
на черное небо смотреть, на случайных прохожих,
Братеевский мост посетить, что возвел Леонардо.
Прислушайтесь: там, подо льдом, говорит осетрина
о нересте, ценах на корм, о подводных теченьях,
о том, что любовь и любовь это разные вещи.
А рядом плотва молодая играет в бирюльки.
Ну, можно еще погулять и дотопать до МКАДа,
минуя два факела газовых, родом с Олимпа.
Вернуться домой и увидеть, что все изменилось:
на кухне орудуют волки и снега по пояс.
А в кресле сидит и ворчит обнаженная Маха,
что, дескать, клала я с прибором на ваше искусство,
когда на земле что не грипп, то федорино горе,
изгибы соблазна подайте им, нате, возьмите.
“Скрипача на закате”,
“Апостола Павла, считающего столбы”.
Меня интересует “Махмат”,
смотрящий на “Спящую Рабият”.
Что он там видит, видит он что?
Черные волосы
(а какие еще могут быть?)
блестят, что вороньи перья,
глаза закрыты, крутят картинки,
нос уткнулся в подушку,
губы никак не отпустят улыбку.
Что молчишь, Махмат?
Ведь ты же все знаешь, тебе записали в подкорку
две тысячи серий о жизни, любви и погоде.
Так сколько еще мне висеть в галерее
бок о бок с твоей Рабият?