Опубликовано в журнале Арион, номер 3, 2007
ТРЕВОЖНЫЕ ОЩУЩЕНИЯ
чуть пофартило — уже машина с мигалкой.
Словно рыба, выброшенная на сушу,
я бился о голую гальку.
И при нынешних порядках
мои взаимоотношения с планидой
отнюдь не просты.
…Откуда-то тянет горящей тряпкой,
а кажется — горишь ты.
В ТРАНСПОРТНОМ ПОТОКЕ
я замечаю заблукавшие лесовозы,
тянущие кругляк или доску.
И испытываю ощущение этакого прихотливого голода,
какую-то странную тоску.
Я провел на лесоповале лучшие свои годы,
под охраной, на казенном коште.
А вот что-то подзадоривает отчаянную породу
хоть бочком прикоснуться к прошлому.
Хочется в лихой мороз
посидеть у костра, укрытым дымной полостью.
…Я с грустью провожаю нежданный лесовоз,
а может, аукнувшуюся молодость.
ПОД ЗОНТИКАМИ ТОРГОВОЙ ТОЧКИ
торгующего пиццей.
Сюда залетает лишь водяная пыльца.
Чужие напитки, чужая пища.
И ни одного знакомого лица.
Оказывается, чтобы почувствовать себя пришельцем,
не обязательно лететь к другим звездам.
Пройдоха, шельма,
я стою с физиономией постной.
Ни бабла, ни прописки.
Ни в помощь православная вера.
…Остатки дождя вызвенивают, будто писает
амурчик в фонтане городского сквера.
НА БЕРЕГУ СТАРИЦЫ
а может, свои устремления.
Старица выглядит грустно —
песок, каменья.
Только ручей с особливым
наречьем,
иной не ища дороги,
спешит к староречью,
о камни сбивая ноги.
И я через долгое поле,
вставая, падая,
ровно в лихолетье за солью,
притопал на берег памятный.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
те же деревья спустя столько лет.
А за твоими глаза просмотревшими окнами
жизнь чужая, хоть тот же свет.
Четыре знакомых квадрата
знают все о нескладной судьбе.
Постучать, объяснить, но понятно
это будет только тебе.
Ты толчешься у старого дома,
башмаками мокрядь следя.
В горле соль застревает комом,
и грузнеет пальто от дождя.
СИДЯ ЗА РУЛЕМ
с домашним теплом, любовью.
…Сильный, с дождем, ветер
крупой бьет в стекло лобовое…
Как у пьяницы, подсчитывающего мелочь на похмелку,
у меня наперечет все счастливые денечки.
…Впереди допотопный грузовик дымит,
точно подбитый “хенкель”,
мальчишкой увиденный мной воочью…
В памяти хоть и цепкой —
я мало чего радостного удержал.
…Чадящую колымагу сменил драндулет с прицепом,
виляющим, как потерявшая управление баржа…
Подбивающий свои гроши выпивоха в конце концов
наскребет на пузырек и какой-нибудь рогалик —
займет у давно забытых свата, свахи.
А вот кто мне даст ссуду?..
…Менты сигналят —
что-то хотят баскаки.
НА ЛЕСНОЙ ДОРОЖКЕ
урёмой топкой.
И что-то давнее
докучливой звенит ноткой.
Прошлое забытое,
с которым ниточка порвалась?
Или я, голодный, с собой, сытым,
пробую наладить связь?..
…Устроившись на валежине, пью водку
“на березовых бруньках”.
Уплетаю извлеченное из баула съестное.
Но назойливая, неотвязчивая струнка
пробивается и через спиртное.
СОБЛАЗН
значит, когда уже некуда больше идти?
Ф.М.Достоевский “Преступление и наказание”
я согреваю себя глотком какой-то бурды.
Дождя не видно. Лишь вблизи фонарей
струи вырываются из черноты нитями
блескучей лесы.
И всюду шум хлещущей как из ведра воды.
Люди торопятся домой, посчитав любой
транспорт за удачу.
Скорей в тепло — оттаять, отойти.
А я вспоминаю:
“Понимаете ли вы, милостивый государь,
что значит,
когда уже некуда больше идти?”
И хоть другое время — автомобили, электронные
средства огласки.
Но из вновь открытых трактиров также гонят
обезденеживших бедолаг взашей.
И вдруг почудилось: мчит щегольская барская
коляска,
запряженная парой разгоряченных серых лошадей…
САМООБМАН
в заблуждение не раз.
А действительность была проста:
мы считали, это так далеко видит наш глаз,
а это так далеко пробилась звезда.
ПОСЛЕДНЯЯ ИНСТАНЦИЯ
когда птицы уже не тенькают,
Бог с потугой выдает мне строчки.
И совсем отказывает в деньгах.
Забывчивость? Мамону не привык жаловать?
Заурядная прижимистость, может статься?..
Некому жаловаться —
последняя инстанция.