Вступительное слово и публикация Анны Кузнецовой
Опубликовано в журнале Арион, номер 2, 2007
СУДЬБА ТАТЬЯНЫ
Татьяна Щекина (1956—2006) — имя, известное в художественных кругах. Известное не широко — знатокам и ценителям живописи и графики, галеристам, арт-критикам. Знатоки современной поэзии, издатели и литературные критики такого имени не знают.
Откуда берутся стихи? Часто оттуда же, откуда и дети — от любви к миру и жизни, от счастья быть.
стою
в плену аллеи
среди чернеющих стволов
как будто прижимаюсь к рельсам
в фонтане за оградой
серебряная рыба
полощет лунным светом рот
Таких стихов у Татьяны немного, только самые первые, 1983 года. Дальше все яснее видно, куда стихи утекают. Последнее стихотворение того счастливого в общем-то года обозначает это русло:
железный стул из натюрмортного фонда
баночка меда
килограмм алюминиевых гвоздей
я постаревшая в газету завернутый хлеб
как если бы отрезали плаценту
элементарное отсутствие условий
моторный голод
кривая чайная ложка из девятой столовой
кофейная чашка из кафетерия
расческа с поломанным зубом откуда-то
общественное одеяло восемь табуреток
тринадцать стаканов
Случай Щекиной — один из самых простых и трагичных, в чем-то аналогичный цветаевскому — с оговорками, конечно. С поправками на время и место, на социальное происхождение и масштаб дарования. Общее, кроме возраста гибели, — ярость и страстность, неумение и нежелание вписываться в социум, как следствие — страшный быт, пожравший бытие: кошмар нищеты, постоянный поиск крыши, куска ткани и куска хлеба для ребенка. И еще — обстоятельства личной судьбы с неправдоподобным до литературности преобладанием несчастья.
Родилась она с пороком сердца, в городе Волжском Волгоградской области. Отца не знала. Знала только, что он сильно пил, за что и был выгнан. Мать шила, чтобы прокормиться. Дочь рисовала и мечтала, о чем мечтают все девицы из глубинки: о стольном граде и прекрасном принце. Первый поход на столицу окончился поражением, пришлось поработать маляром-штукатуром — все же с кистью в руках… Со второго раза посчастливилось поступить в московский Технологический институт на околохудожественную специальность: моделирование обуви. Там в то время преподавал Слава Зайцев, бравший студенток манекенщицами на свои показы, — у Татьяны оказалась подходящая внешность… Вернуться из столицы домой было уже невозможно.
В 70-е, после открытия и закрытия шестидесятнической эстрадной поэзии и живописи с социальным подтекстом, всех манил идеал чистого искусства. Моделировать обувь Татьяна не собиралась. Освоив в рамках институтского образования технику живописи и графики, она подружилась с ребятами из Строгановки, тоже провинциалами, тоже не собиравшимися быть прикладниками. Однажды они приехали в приморский городок Новороссийск, на родину двоих строгановцев, выгнанных тогда из вуза за организацию вечера-встречи с Андреем Тарковским накануне Олимпиады-80. Год поработав преподавателями художественной школы, ребята оценили эту тихую гавань и, доучившись, вернулись сюда же — до лучших, как им верилось, времен. Здесь у них была мастерская, где можно было ночами, не попадаясь на глаза совку, писать картины и стихи. А днем и вечером занимались с детьми и молодежью — в «художке», или «школке», как ласково называли горожане этот оазис неформализованной жизни, было вечернее отделение, на которое поступила и я, оканчивавшая в ту пору музыкальное училище…
К тому времени их было пятеро: строгановцы Николай Востриков, Алексей Воробьев и Сергей Подрез плюс Наталья Хвостенкова и Татьяна Щекина из Технологического. Они назвали себя группой «Синтез». О том времени все они вспоминают как об идиллическом — времени надежд, упований, веры, что, даст Бог, рухнет совок — и настанет эра творчества без границ…
У них был интересный принцип занятий искусством: собирались вдвоем, втроем, впятером — как получалось — в мастерской или у кого-нибудь дома и… Ставили рядом мольберты и делали каждый свое, подписываясь словом «Синтез», без фамилий. Или рассаживались кто где, погружались в молчание и писали верлибры. Картины потом обсуждали. Стихи подшивали в коллективные сборники, и мне, примкнувшей к их компании, довелось в одном из них участвовать. Вот они все, числом 12: «Процарапывание» (1983), «Амилазы слюны» (1983), «Иглокожие куски» (1983), «Щели» (1984), «Мир, который мы увидим второй раз» (1984), «Капсула» (1985), «Через дорогу» (1985), «Каноны» (1986), «Сближение» (1986), сборник Вострикова и Щекиной без названия (1987), «Цефеиды» (1988), сборник под названием «Без названия» (1988). Существуют они в единственном экземпляре в архиве группы «Синтез». Есть еще сборник избранного из этих двенадцати, копии трех из них и два сборника, сделанные Татьяной в 90-х, уже после выхода из «Синтеза», в архиве группы «АРТодоксы» — так назвали свой творческий союз Алексей Воробьев и Татьяна Щекина, отделившись от «Синтеза». Публикуемые стихотворения взяты именно из этих шедевров самиздата, синтезирующих слово, графику и фотографию.
Письмо Татьяны уникально, но и несет черты сходства со стихами других участников группы «Синтез». Это поэтика художников. Невнятная на первый взгляд метафорика поддается расшифровке достаточно легко, только нужно пойти непривычным путем — например, через фактуру поверхностей:
о каменные стрекозы ее глаз
черные квадраты теней
еще более черная буква воды
эта вода блестящая у глаз психологов
песчаная коса волос…
Клубок образов этого большого стихотворения нетрудно распутать, воссоздавая опущенные переходы: «каменные стрекозы глаз» — это белая поверхность глазного яблока, испещренная сосудами, напоминающими трещинки в мраморе и прожилки стрекозиных крыльев; блеск, подвижность, цвет радужки лишают этот камень веса… Зримость образов переходит в умозрительность смыслов по исчезающим мостам и в таком небольшом стихотворении:
ты любил меня черным по белому
повернулась на спину ушла в живопись
зеленое синее карнавал арлекинов
птица красное сидящая женщина
Самыми сложными для понимания читателя, не погруженного в изобразительность, останутся верлибры, в которых поэт-художник излагает философию картины:
…картину нельзя уничтожить. она неуязвима.
ее нельзя потрогать. нельзя объяснить.
но самая сложная проблема — обнаружить картину.
никто не знает, как она должна выглядеть.
каждая последующая картина отрицает предыдущую,
ее нельзя предусмотреть, предвидеть, предугадать.
картины — это слова, которые нельзя собрать из букв,
это золото, извлеченное из волос.
слой пыли на полу — это тоже картины…
Хотелось бы остановиться на этом коротком периоде постоянного творчества — обретения слова и веры в картины как признаки жизни… Но дописать придется — это история с концом.
Группа «Синтез» первого состава распалась в 1988-м. Или чуть позже — распад произошел спонтанно: время изменилось, замкнутое существование в тихой провинции стало невозможным, надо было выходить в открытый мир. Открытый настолько, что все дороги тут же разошлись, а отношения осложнились цепью ошибок и недоразумений. История, типичная для творческих групп рубежа 80-х — 90-х. Нелитературное наследие «Синтеза» широко выставлялось в России и за рубежом, часть его ушла в частные коллекции, часть стала собственностью галерей и банков. Кроме живописи, графики, стихов и прозы, было сделано много художественных фотографий, снималось авторское кино — два фильма группы «Синтез» были куплены голландским телеканалом. Все это отражено в альбомах, каталогах многочисленных выставок и рецензиях. Осталось досказать историю Татьяны.
Был еще проблеск света в ее жизни — на европейском «русском буме» в начале 90-х она продала картину на «Сотбисе» и поработала в галереях Стокгольма. На эти первые в жизни настоящие деньги купила в Переславле-Залесском кусочек земли с постройкой, которую уже не на что было сделать капитальной. Там же, в Переславле, и встретила, наконец, принца из девической мечты: известный московский художник стал отцом ее дочери. Татьяне было уже 38 — она долго боялась рожать из-за болезни сердца. Но эта поздняя любовь была ее последним шансом обрести смысл жизни. С искусством все стало разочаровывающе ясно: картины продаются в буржуазные дома, а поэзия не нужна никому. «Ребенок меня спасет», — сказала она тогда.
Не станем рассказывать о трагических обстоятельствах, в итоге которых отец Татьяниной дочери порвал с ними все отношения…
Оставшись в сорок лет одна с маленьким ребенком без всякой поддержки, Татьяна отвезла девочку к матери в Волжский и стала делать отчаянные попытки устроиться в Москве, где у нее была возможность оставаться художником. Жизнь ее складывалась трудно, она пропадала из виду — был период, когда никто не знал, жива ли она… Поразительно, но ее картины и графика 90-х, когда совсем не было условий для творчества, обрели такую силу и свободу, такую смелость цветового решения и образную перспективу, какой у них не было прежде.
Тем временем мать ее тяжко заболела — стала терять память. Ребенка нужно было забирать. Тогда Татьяна вышла замуж. Постоянной прописки муж не давал, только временную каждые несколько лет. Пил. Летом жили с дочерью в переславской хибаре, там Татьяна писала картины.
Все это время из «синтезаторов» не выпускал ее из виду и помогал чем мог один Алексей Воробьев. Ну а другим, кто спрашивал, говорила, что все у нее хорошо, что замужем, живет в Москве, в сталинской квартире на Ленинском проспекте, дочь у нее в московской школе…
За гробом Татьяны шли семь человек: астеничный алкоголик-муж, его плечистый брат, помогавший ворочать гроб, осколки «Синтеза», две институтские подруги. А умерла она во сне.
вам когда-нибудь снилось,
будто нож в спине
мешает спать?
На поминках мы увидели ту самую квартиру в престижном районе: ремонт не делался лет тридцать…
А дочка у Татьяны и правда чудесная, и в судьбе ее после смерти матери приняли участие многие люди.
А еще готовится выставка живописи и книга стихотворений и графики Татьяны Щекиной.
Анна Кузнецова
ТАТЬЯНА ЩЕКИНА
. . .
когда внутри себя невмоготу
запрокинув голову
легко пробежаться с мужчиной
по волосяной линии прилива
по окаменелостям дождевой воды
наклониться для него по линии заходящего солнца
а ночью
возвратиться в себя
. . .
Мы бежим навстречу пустому вокзалу
подбирая платанов медь залежалую
обгоняя собак и мужчин
что за собаками бредут уныло,
но мужество дня обрывается выключателем.
Голые, как пули,
мы падаем лицами вниз.
В позах любви хитроумных
теряем короткую жизнь.
. . .
неловко село солнце
из ночи
ты осторожно вытащил Венеру
ты победил
немножко стыдно
снимаю юбку
ложусь к окну
считаю трещинки в стене
ты лежишь около меня, как хлеб
грустно и серьезно
. . .
Свет из темноты выдергивает все живое
над столом голова красивого тридцатилетнего мужчины
он ищет слова
пересчитывает планеты
рисует единорогов
он расходует свет
Кончился свет
пришла женщина
. . .
женщина из ванной кричит «вода»
пахнет травой, морем
в последней строчке — шум волны
. . .
белый песок
розовость моря
тонкие руки
складываю на затылке
так в лабиринтах
раковин детства
заводится одиночество
август
. . .
По «Революции 1905 года» лил дождь.
Оседал кофе. Я смотрела в окно.
Напротив желтая старуха
сводила концы с концами.
В конце января на морозе
нож прилип к языку.
Летом она умерла.
Осталась тропинка, по которой
она ходила к кусту малины.
. . .
зима черными дырами пропадает
гудит город над водой
рвут корабли горизонт
темно в старых подъездах
в поисках смысла
один человек от другого
отрывает куски и стареет
твои старые вещи
. . .
в спину дует античный ветер
стучат по коже капли возрождения
родинка на левом боку
смысл происходящего
ускользает
. . .
все не так просто
на юпитере мы в три раза тяжелее
а на луне в шесть раз легче
а если вычесть вес самолюбия жестокости страха
необразованности кретинизма цинизма маразма снобизма
садизма формализма рационализма морализма фанатизма
инфантилизма экстремизма шовинизма рутинизма идиотизма
милитаризма волюнтаризма эгоцентризма авантюризма
вульгаризма прагматизма догматизма психопатизма
паразитизма бандитизма рахитизма деспотизма мазохизма
фашизма бюрократизма практицизма
что останется?
УМЕР БРЕЙГЕЛЬ
рыбы выгибают спины
будто ножи
вырезают тишину под водой
. . .
сейчас
все повторится
белый жук-пароход
переберет лапками воду памяти
вытянутся тени
и мама
худющая
в кирзовых сапогах
выйдет на берег
протянет руки
жирная луна протечет на траву
мы прижмемся к земле
и друг к другу
. . .
Мы стояли, прижавшись.
Старое пальто, как осень, падало с плеч.
В проводах висел мертвый дождь.
Потом снились слова.
Тяжелые, пропитанные дегтем,
они мелькали за окном поезда.
. . .
два дерева, как два слона
легли в синюю тень
ночью снег делал знаки
. . .
переверну страницу сырой земли
сугроб под окном
как капля холодного молока
у окна — старая
как комод с мраморными слониками
моя мать
МАСТЕРСТВО РЫБЫ
мастерство рыбы —
в максимальном использовании
каждого сантиметра моря
рыба-власть — белая скалистая рыба
рыба-опыт со складками на лбу
туманная рыба эпохи
из сухих линий рыба
и чуть наклонена вниз
рыбы с поврежденным сознанием
живут только на глубине
их язык сложен
старые образцы рыб висят на стенах:
рыба с кистью винограда
рыба, охотящаяся на лань
рыба-лошадь и всадник
. . .
навстречу падал
торопливый снег
будто боялся кончиться
НЕ ЗНАЮ
я смотрю на людей
на птиц рассыпанных в небе
на море выходящее за рамки очевидного
на след упавшей звезды
поцарапавшей до крови корову
на красные пятки луны
бегущей от выстрелов
что происходит
на самом-то деле?
Подготовка текста и публикация А.Кузнецовой