Опубликовано в журнале Арион, номер 1, 2007
. . .
По отлогам седым
Будто кот под ладонью
Изгибается дым.
Будто души растений,
Уцелев на огне,
В этот вечер осенний
Припадают к стерне.
Не желая, должно быть,
Улететь в небеса,
Стынет памятью копоть
И слезами роса.
Я ведь тоже по саду
Разойдусь в полумгле,
На кургане осяду,
На старинной земле.
И включаясь незримо
В посевной оборот,
Доползу в виде дыма
До родимых ворот.
И прильну к заоконью
И почудится им:
Будто кот под ладонью
Изгибается дым.
ПОЛНОЛУНИЕ
Тогда сияла над селом?
И ты скользнула из окна
В мои ладони босиком.
И от луны высокий сад
Внизу был черно-голубой
И как тельняшка полосат,
И мы по тени шли с тобой.
Туда, где звездами жасмин
Белел, и нежен, и душист,
И был весь этот ужас мил,
Как на груди твоей батист…
Неужто эта же луна
Вчера глядела на село? —
Вздыхал дежурный у окна
И в телефон кричал алло.
Сказала трубка: устрани
Свои романсы под луной,
Не та эпоха у страны,
Поскольку год тридцать седьмой.
Неужто с этой же луной
Стояло лето над страной?
. . .
На черном солнце озерка,
Жарища, господи Исусе! —
Сияет дед от козырька.
А сам застегнут в старый китель,
В сухие валенки воткнут
И все косится, не в раките ль
Оставил свой пастуший кнут.
Уже давно и тайно ищет,
Оглядывая каждый склон,
Тот ремешок на кнутовище,
Которым к жизни прикреплен.
. . .
Будто зрелая река,
Но уже ботва истлета
На арбузах у ларька.
Но уже гремят укропы,
И пылает остро в них
Слишком пряный для Европы
Запах далей островных.
Но подсолнечник в треухе
Наклонился от небес,
И за топливом старухи
Потянулись в райсобес…
НА КОМБАЙНЕ
До штурвала еще не дорос.
Пожелтевшие нивы бескрайни,
И повсюду такой же покос.
Горячо на площадке разутым,
Мы стрекочем за трактором вслед,
Веет ветер полынью с мазутом.
И как бабочка машет лафет.
Я к ноге припадаю Григория,
Он от пыли в очках, как пилот,
Он поет про долины и взгорья.
А про эту войну не поет.
. . .
Избегнувший косы
На голом косогоре,
У лесополосы.
О, дети неудобий,
Смиренные цветы
Заброшенных надгробий,
Полынной нищеты!
О, гении обочин,
Где каждый стебелек
Как проволока прочен
И волю уберег!
Цветет цикорий синий
Высоко от земли,
В мазуте, керосине
И глиняной пыли…
. . .
Сияньем своим зеркальным нас разбудило.
Выходим из комнаты мятной на теплые доски веранды,
Промытой в каждой морщинке, будто колодезный сруб.
Утро, но жарко уже, лопухи у забора свернулись,
Только дыханье реки занавеску еле колеблет.
Скорее туда! Но, горожанка, ты спохватилась:
Надо бы окна закрыть! — Возвращаемся окна закрыть.
Там, помогая друг другу, мешаем, и разобраться,
Где руки твои и мои, невозможно в зеленой прохладе.
Вижу у глаза загар золотистый темнеет,
Чую у губ своих солнечный запах загара…
Надо бы двери закрыть, — шепчешь ты бесполезно —
Некогда, окна и те мы не успели закрыть…
ПОСЛЕ ДОЖДЯ
Словно косы поутру,
У янтарной старой вишни
Я глаза тебе утру.
Нет, не так. Ты косы выжми
И отправься по дождю,
В золотой пахучей пижме
Я местечко подыщу.
И не так. Подсохли комья,
Но в рябинке золотой
Притаилось насекомье,
Притворилось сиротой.
Огорошенную степью
Жавороночью свирель
Маком розовым растеплю
От насмешливых зверей.
Только так. И свет вечерний,
Будто личико зажег,
Сладко дышащий в люцерне
Разметавшийся стожок.
От загара золотая,
Повителью обвита,
Стихла ты, жуков считая
И на радуге цвета.
ХУДОЖНИК
До омутного дна,
Осенних вечеров он
Искал полутона.
О, колористу мало,
Что, зренье утоля,
Тихонько из тумана
Выходят тополя.
О, колористу надо,
Чтоб ощутить могли
В палитре листопада
Застенчивость земли.
Перебирал как четки
Он краски наугад
И отблескам нечетким,
Ворча, был очень рад.
А на его мольберте
Кричащие мазки,
Как маленькие черти,
Казали языки.
И он, срывая галстук,
Опять в картину лез
И матерно ругался
На весь осенний лес…
Потом на вернисаже
Стояли не дыша:
Ах, тихие пейзажи!
Ах, тонкая душа!
ОСЕННИЙ СВЕТ
Скоро будет листопад,
От берез в лесу весь день
Тихий свет, как от лампад.
И привиделось окно,
Где с полей через кювет
На меня давным-давно
Шел такой же ясный свет.
Я хотел бы в том селе,
Свету чистому подстать,
На обеденном столе
Напоследок полежать.
. . .
Отсыревающий лесок,
И снова роскошь городская,
И краски выпустили сок.
Как принесли из реставраций
Картинки тусклой старины,
Василия врата и вратцы
Бессолнечно озарены.
И весь расписан, разотворен,
Подпив на маслену, собор
Не вычурен, а чудотворен
В своем паренье над собой.
И драгоценнее реликвий
И малахита-серебра
Напоминание о тыкве
Витой округлостью ребра.
Морозец мягкий, древнерусский,
И на колесах навезли
сенной откуда-то потруски
Изысканные “Жигули”.
А из гостиницы “Россия”,
С усов облизывая крем,
Глядит какой-нибудь разиня
На вечно раскаленный Кремль.
. . .
Под оконцем заскучав,
Как святые на иконе,
Клонят шеи до плеча.
И такой же синий-синий
И вздохнувший тихо взгляд,
И блестит на гривах иней —
Их серебряный оклад.
В этих отсветах России
Мы не раз еще найдем,
Что сравняются святые
Одинаковым трудом…
А пока у коновязи
Бьют копытами об лед,
Ездовой на нефтебазе
С кумовьями водку пьет.