Опубликовано в журнале Арион, номер 1, 2007
ПАМЯТИ РОБЕРТА КРИЛИ
не испортит асфальтовой кожи.
Календарный листок оторви,
за ночь вырастет точно такой же.
Город Баффало. Некий мотель
малозвездочный, но с колоритом.
То не собственной смерти модель,
даже если нарочно умри там.
То для собственной жизни листки;
счет под дверью, прислугой просунут;
чуткий сон той, с которой близки,
за бугром неразобранных сумок.
Пусть протянется связь, не видна;
быстрый дождь простучит, как наборщик.
Даже если он как из ведра,
а итог — в полстраницы, не больше.
Или если как речь, и першит
тишина, катаральное нечто,
будто голос к гортани пришит.
А строка оттого бесконечна,
что каретку менять не с руки,
разговор продолжая заглазный.
Смерть, как имя в начале строки —
нарицательное, но с заглавной.
. . .
спаниеля Чарли и сигарету Винстон,
все сажавший белый налив и другие сорта
в задней части двора, где пустырь перегноем выстлан.
За три дня до инсульта посадит еще ранет,
соберет в школу дочь.
Бутерброд и мешок со сменкой —
за щекой у портфеля.
Времени больше нет.
Обведи Ф.И.О. аккуратной рамкой посмертной.
Просто память начнется с конца:
в больнице кровать
и каталка с едой, громыхающая угрюмо.
Непосредственный опыт, обязанный открывать
сходство, смежность, причинность.
Фигню, если верить Юму.
Просто органы чувств просигналят с привычных вахт,
и в мозгу, где хранится разрозненных фактов груда,
совпадут чей-то облик и смерти безличный факт —
два явления, непроницаемые друг для друга.
Совпадут кое-как, зарифмуются набекрень
в ощущеньях данная жизнь и ее концовка.
Чья-то нервность и частые жалобы на мигрень.
Потрошенье аптечки, камфора и марганцовка.
Спящий к стенке лицом и тень его, за матраc
завалившаяся.
Образ, ищущий, где продлиться…
…Вспомню: отец вспоминает в тысячный раз,
как меня привезли из роддома.
Отцу под тридцать.
Он боится меня уронить, осторожно кладет,
сообщает маме “похож на тебя”, уверен,
что — на него. Улыбается. Время идет.
В детской комнате плещет тюль, синевой проветрен.