Опубликовано в журнале Арион, номер 1, 2006
ПОРОЖНЯК
Платформами гонят, я был очевидцем.
Я сам это видел, как, вместо березы,
Платформы с морозами гонят в столицу.
Их свалят, наверно, к стенам мавзолейным,
А после, конечно, растащат по дачам,
Пока же их тащат ширококолейной…
Из мест, где Сусанин поляков дурачил,
Где волчии тропы длиннее Европы,
Где топятся печи в жилье человечьем,
А в низенькой будке… где Комлева Людка
Тягает шлагбаум, поет Розенбаум…
Здесь твердое топливо ценится очень,
Здесь бычьи сердца старики разгружают
В мороженом виде, живою цепочкой,
Когда оптовик из Москвы заезжает.
Я поднял одно из случайно упавших,
Слоняясь без дела у местной столовки,
Одно из, должно быть, недавно страдавших
По некой какой-нибудь пегой коровке.
Оно умещалось едва на ладони,
Оно было красным и заиндевелым.
Я что-то такое, наверное, понял,
У местной столовки слоняясь без дела.
Я кинул его подбежавшим собакам
И тут же забыл о чудесной находке,
И встретясь в лесу с заведенным поляком,
Мы выпили им же предложенной водки.
Все время сбиваясь на старославянский,
Которым владел он не лучше, чем польским,
Поляк мне поведал, что чин атаманский
Имел он в прославленном шляхетском войске.
Имел он коня и дареную шашку
И смел без доклада входить к воеводе,
Судьба же нарваться была на Ивашку
Проклятого… в этом последнем походе.
Он вспомнил соратников всех поименно.
Мы тост поминальный заели рябиной…
Поляк на поверку был умалишенным
Лесничим, с войны не дождавшимся сына.
ПРО МЕНЯ И ПРО КОНЯ
Но я для себя не желаю окна,
В котором светить мне бессменно
Лицом своим обыкновенным.
И в тесный денник моего скакуна
Поставить не дам, чтобы он из окна
Светил погрустневшею мордой —
Он гордый, и я тоже гордый.
Пускай он не бел и пока не крылат,
А я не Христос и не Понтий Пилат
В плаще, как известно, с подбоем
И с Марком своим Крысобоем.
Да вовсе и нет никакого коня,
А конь мой считает, что нету меня,
Но видели нас очевидцы
Вдвоем… в направленье границы.
Иные подумали, что облака
Похожи на лошадь и на седока.
Другие решили, что это
Конец начинается света.
Я был в это время в гостях у одной…
А конь зарабатывал пищу спиной,
Катая детишек по кругу
И пьяную чью-то супругу.
КОМА
Такой, старик, досадный пересменок,
Не слезы, а солененькая мразь
Сочится из чужих нетрезвых зенок.
На Стиксе лед, до сотни рыбаков,
Слетевшись с разных мест на перволедок,
Таскают пресноводных окуньков
И жирных атлантических селедок.
Тоскует обездвиженный паром,
Паромщик, бедолага, весь в мазуте,
Позавтракав вчерашним осетром,
В моторном отделенье гайки крутит.
Он одинок, как может только он
Быть одинок… ему б хотя б стажера,
Штурвал бы передал, а сам на пенсион,
На остров Крит, где фауна и флора.
Где звери и цветы, и облака
Порожняком, без всяких херувимов,
Кемарят в ожиданье ветерка,
Где смерти вовсе нет, а жизнь проходит мимо.
В журнале “Отдых и туризм” за прошлый год
Он вычитал статью об этом Крите,
С тех пор не спит и ночи напролет
Он ждет… и пьет в отсутствие событий.
Он пьет и ждет, а смену всё не шлют,
Давным-давно иссякли волонтеры.
В России Новый год, транслируют салют,
Поет, прошу прощения, Киркоров…
На Стиксе лед, на Волге, на Оке,
Застыла кровь у Питера в аорте,
В России Рождество, транслируют хоккей.
А он все ждет, не разбираясь в спорте.
В России Рождество, рождаемость растет,
А смертность катится все ниже, ниже…
Жизнь кончилась, а смерть… никак не настает,
Все думали “умрет”, а я, к несчастью, выжил.
ГЕНЫ
Я вырвался, я превозмог спираль…
Прапрадед мой — потомственный крестьянин
Стоит и смотрит вдаль.
Воткнув в сугроб широкую лопату,
Сощурившись, он курит самосад,
И дым в весеннем небе сероватом
Плывет куда-то, наугад.
Вот дед мой — плотник ладит дебаркадер,
Все спорится, легка его рука.
Вот дед второй, представленный к награде,
Пьет самогон из котелка.
Ему лет двадцать — двадцать с половиной,
Вдали руины, может, Сталинград?
Теплом карманным превращенный в глину
Трофейный шоколад.
А вон костер на берегу, и кто-то
Рвет жадно медвежатину с ножа,
Удачною была его охота —
Кровь на траве свежа.
В ДЕРЕВНЕ
всего и развлечений
В забытых богом деревнях.
С курьером для особых поручений
Прислали смерть на днях.
На этот раз Скворцовой бабе Кате
Посылку приволок гонец.
Она ему: “Входи, входи, касатик,
Моих отведай щец…”
Свидетелем тому был отрок Петя,
Катавший у гумна снеговиков,
И дух жилища несший мимо ветер
Для корешей волков.
Но Петя, если честно, не заметил
У бабкиного дома ни души,
А ветер в черной посидел карете,
Курьерским гривы растрепал
и к лесу заспешил.