Опубликовано в журнале Арион, номер 1, 2006
В поношенном, светлом в елочку, оригинальном по тем временам пальто, он пришел в Гнесинский институт в конце сентября — начале октября 1983 года. Круглолицый, чуть полноватый, энергичный и упругий, как мяч. Пришел преподавать нам историю современной музыки.
Но начал с истории своего светлого, в елочку, пальто: в квартиру залезли воры, в числе прочего вынесли мечту и гордость мужчины тех лет — черный кожаный плащ. А на его место повесили в шкаф вот это оригинальное (возможно, с предыдущего ограбления) пальто. То есть вор попросту переоделся. Но наш “современный историк” усматривал в его действиях гуманизм: мол, позаботился, чтобы ограбленный не остался в преддверии холодного сезона без верхней одежды.
Вообще, он смотрел на вещи оригинально, что соответствовало излагаемому им учебному материалу: про то, что себе позволяли в плане поиска новых форм современные композиторы. Путей этого поиска немало, но если подходить огрубленно, то всего два. Один — в первооткрывательстве, связанном с последовательным усложнением музыкального языка, приводящим ко все большей изоляции сочиняющего от слушающего. Другой — в принципиально новом использовании уже известных, доступных пониманию элементов этого языка.
Одним из основных способов продвижения по этому второму пути является, как поведал оригинальный обладатель оригинального пальто, некая “полистилистика”.
“Полистилистика — намеренное сочетание в одном произведении несовместимых (или, по крайней мере, резко различных, разнородных) стилистических элементов. Основные формы полистилистики — цитата… псевдоцитата… аллюзия… К полистилистике не относятся такие явления, как чужая тема в вариациях… невыдержанность стиля” (“Музыкальный энциклопедический словарь”).
…На заседаниях знаменитой студии Кирилла Ковальджи, происходивших в тогдашнем помещении журнала “Юность”, велись, кстати сказать, протоколы. Так что можно проверить, не изменяет ли мне память, подсказывая, что впервые Нина Искренко появилась там и назвала свое никому еще не известное имя где-то весной 1983-го. Шло очередное обсуждение стихов (по совпадению — моих, потому-то и запомнилось). “Вы послушайте — тут же все насквозь прорифмовано!” — звенел ее легкий, заражающий энергией, в лучшем смысле “пионервожатский” голос. (А она и стала вожатой — женский род от слова “вожак” — своего поэтического поколения.) А где-нибудь через месяц впервые читала свое. Там было что-то про динозавров и постоянно повторялось: “…и все пошли смотреть программу “Время””.
Прошел год, за который Нина из не без иронии принятого новичка превратилась в одного из центрфорвардов нашей маленькой поэтической сборной. Снова настала очередь обсуждать мои творения, и оппонентом назначили Нину. К тому времени у меня написалось несколько текстов, в которых я попытался опробовать в поэзии усвоенный мною на лекциях по истории современной музыки новый метод: полистилистика показалась мне чрезвычайно актуальной, созвучной жизни.
Стилевая многоголосица, столкновение стилевых пластов — свойство самo╢й современной цивилизации. Вот хотя бы телевидение: нажатием кнопки на пульте, перемещаясь с канала на канал, можно приготовить достаточно экзотический коктейль из Шекспира, поп-звезд и криминальной хроники. Только в телевизоре столкновение стилей случайно, хаотично, и кроме головной боли ни к какому результату не приводит. Примерно то же и с архитектурной эклектикой, где вынужденные соседствовать стилистические пласты не сливаются в целое: А плюс В упрямо распадается обратно на А и В, так что и само сооружение стилистически буквально разваливается на глазах — смотреть больно.
В полистилистике А плюс В есть С.Конфликт стилей здесь — выражение внутреннего конфликта. Например, если в ткань классической музыки вводить поп-элементы или современные диссонансы (как это делает Шнитке — мэтр полистилистики), то возникнет чувство разрушения гармонии, столь знакомое современному человеку. Ведь со стилями связана та или иная гамма чувств, даже их названия ассоциируются с определенным настроем, подбирают палитру: классический стиль, романтический…
Конечно, до идеи использовать стилевой контраст в качестве выразительного средства, в том числе и в поэзии, додумался не я. (Как там в “Кавказской пленнице”: “Скажите, часовню тоже я развалил? — Нет, ее развалили до Вас, в XIV веке…”)
Весь “Евгений Онегин” строится на постоянной перебивке романтического слога прозаизмами, пересыпан коллажами прямого обращения к читателю:
Он подал руку ей. Печально
(Как говорится, машинально)
Татьяна, молча, оперлась,
Головкой томною склонясь.
А вот ответ Северянина критикам:
Бранили за смешенье стилей,
Хотя в смешеньи-то и стиль!
Или самоирония взятой из другого стилистического контекста пушкинской цитаты в стихотворении Георгия Иванова:
В вечность распахнулась дверь,
И “пора, мой друг, пора!”…
Просветлиться бы теперь,
Жизни прокричать ура!
А, например, наш современник Генрих Сапгир полистилистичен от ранних, созданных задолго до возникновения (применительно к поэзии) термина “полистилистика”, до последних стихов (“Сколько мужчин возжелавших общенья и пива”).
И все-таки по-настоящему востребованным метод оказался именно в первой половине 80-х. Думаю, повинен тут в том числе и характер той эпохи. Доживавший свое, дряхлый, как тогдашнее руководство, “строй” дошел в своих проявлениях до гротеска. Живой язык частной жизни поминутно сталкивался, смешивался с официальной демагогией, казенными штампами, конфронтировал с ними, выбивался, высвобождался из-под них. При этом омертвелые языковые пласты отслаивались от живой речи, как истрепанные обои. Вся эта мешанина была насквозь полистилистична. Новому методу оставалось только выйти из нее, как из пены морской.
Выделяясь, обособляясь в самостоятельное явление, метод потребовал названия, как дорожного указателя, чтобы знать, куда идем. А название уже было, только на другом берегу — музыкальном. Кто-то должен был на пароме перевезти его на берег поэтический. Вот этим-то паромщиком волею судьбы оказался я — просто потому, что в силу жизненных пристрастий циркулировал между обоими берегами.
Итак, я отдал Нине рукопись, а через несколько дней, встретившись снова, подробно изложил принципы метода, представил его по имени. Получилось — передал ей его, как эстафету. (Интересно, что сам-то я к нему больше практически не возвращался.)
Элементы полистилистики можно обнаружить в стихах многих поэтов той волны. Вспоминается живописный коллаж — один из главных элементов метода — Александра Еременко: “Малярит, латает, стирает, / за плугом идет в борозде, / и северный ветер играет / в косматой ее бороде”. И все-таки, когда мы говорим “полистилистика”, подразумеваем — “Нина Искренко”. Именно в ее творчестве метод заработал на полную мощность. Ну и она не осталась в долгу — восславила его в своем “Гимне полистилистике”. Хотя, конечно, созданное Ниной не укладывается в рамки одного направления. А живи она дольше, нашла бы, наверное, что-то совсем другое. Помню ее в постоянном движении, развитии, росте, открытой новому — живой:
Полистилистика
это когда я хочу петь
а ты хочешь со мной спать
и оба мы хотим жить
вечно