Вступительное слово и перевод Андрея Графова
Опубликовано в журнале Арион, номер 3, 2004
Эта публикация представляет русскому читателю творчество Иегуды Амихая (1924—2000) — последнего великого еврейского поэта ХХ века.
“Я социалист, сионист и оптимист”, — говорил о себе Иегуда Амихай. Социализм и сионизм Амихая остаются в основном за пределами его поэзии, оптимизм же его достаточно своеобразен. Этот оптимизм обеспечивается честностью его религиозной мысли. Танах, еврейская Библия, занимает в стихах Амихая огромное место. Амихай — человек Танаха. Вместе с тем он не употреблял готовых религиозных “истин” и находился в весьма напряженных отношениях с ортодоксией.
Газеты Израиля долгие годы писали о Иегуде Амихае как о национальном символе и наиболее реальном израильском претенденте на Нобелевскую премию. В 1998 году, после девятилетнего молчания, поэт опубликовал в издательстве “Шокен” новый (последний) сборник, переводы из которого и предлагаются вниманию читателя.
В оригинале этот сборник озаглавлен “Патуах — Сагур — Патуах” (буквально: “Открыто — Закрыто — Открыто”). Как пояснял сам автор в одном из интервью, словом “закрыто” здесь обозначена жизнь, а двумя “открыто” — то, что до и после нее. Ниже на обложке изображен обломок еврейского надгробия — камень, на котором начертано краткое “амен”. Камень этот, найденный археологами на месте средневекового еврейского кладбища в Германии (кстати, в Германии Амихай и родился), лежал на рабочем столе поэта. Словом “амен”, пришедшим из священного языка евреев во все языки христианского мира, подчеркивается и подтверждается все — Закрытость и Открытость, Жизнь и Смерть.
Андрей Графов
Иегуда Амихай
. . .
Теология, тео... В детстве я знал Тео. Он был Теодором, как Герцль, но мать кричала: Тео, вернись, не играй со злыми мальчишками, Тео, Тео, Боже мой, Боже, Тео... Пусть Бог будет слеп, и я стану водить Его повсюду и расскажу, как выглядит все на самом деле. Пусть Бог будет зряч, но прикроет глаза рукою, как в детской игре: раз, два, три, иду вас искать... Пусть Он будет окном в небеса, а мы останемся в доме! Пусть Он будет дверью, что открывается только наружу! Но дверь открывается внутрь, и наружу, и внутрь, со свистом, как ветер, на круги своя, без конца и начала.. . .
Евреи читают Богу Его Тору, весь год, по нескольку глав в неделю, чтобы затянуть время, как Шахерезада. А к Празднику Торы Бог забывает все, и можно читать то же самое с начала.. . .
"Никто не сравнится с Богом, с Господом нашим!" Так пели мы, пели, но не получали ответа. "Ты - наш Бог!" - запели мы еще громче, но Бог не обернулся, не расслышал. И мы перешли на шепот и упомянули кое-что очень личное, одну смешную мелочь: "Ты - Тот, Кому наши отцы воскуряли ладан". Так мужчина говорит женщине: "Помнишь, однажды мы купили тебе босоножки, хлынул дождь, и ты смеялась..." Бог обернулся, посмотрел и увидел, что евреев больше нет.. . .
Тяжелая работа - жизнь. Семь лет и еще семь работал Иаков за Рахиль, любимую свою. Уже много раз по семь лет работаю я за любимую свою жизнь, за любимую смерть.. . .
Родители меня любили и прятали от меня свое горе. Они умерли, а мне досталось все спрятанное горе. А вдобавок и сам я научился прятать горе от детей. Что делать с такими сбереженьями? "Мы за тобой присмотрим!" - так говорили родители. То строго, а то ласково: "Мы за тобой присмотрим". "Ты еще научишься!" - восклицали они в гневе. Но потом утешали: "Ты еще научишься". "Можешь делать все, что хочешь", - вздыхали, устав спорить. И - как песня добрых ангелов: "Ты свободен - делай, что хочешь". "Но ведь ты и сам не знаешь, чего ты действительно хочешь. Ты и сам не знаешь, сынок".. . .
Клара Бонди девочек балетным танцам учила в бомбоубежище просторном, где хватало места и для войны, и для танцев. Петер Вольф в Германии был известным танцором, а в Иерусалиме стал инспектором мер и весов. Целыми днями он сидел в кабинете и сравнивал гирьки, и ноги его оставались недвижны под массивным столом. Если бы он остался в Германии, то протанцевал бы навстречу своей смерти, которая терпеливо ждала его в лагерях. А если бы он жил здесь несколько тысяч лет, отмеряя меры, меру милосердия и меру суда, то, наверное, стал бы Богом. Когда Иерусалим станцует свой танец, когда свою меру отмерит Иерусалим, наступит век грядущий. Перевод с иврита А. Графова Публикуется с любезного разрешения Ханы Амихай