Опубликовано в журнале Арион, номер 2, 2004
ДЕРЕВО Внутри стволов живет портной С портнихой, черствые соски Которой кажутся корой, Перегоревшей от тоски. Когда он шьет — она молчит. И теплой ткани волокно Следит глазами, и молчит. И деревянный монолит Скрипит и ходит ходуном. И только в омуте ночей, Когда портной клонит главу На свой станок. Станок ничей Когда становится, к нему Ложится толстая жена, Жена того, кто ей не муж, И прочность меряет сукна Своими бедрами — одна, Передавая в плотный плюш Свой род и разницу полов, Чтобы древесные плоды Налились мясом тяжело — Ее портному за труды. КАШИНСКИЙ САД Словно белые санкюлоты Здесь назначили тайный сбор — Постоянно мелькает кто-то, Проникая через забор. Город Кашин висит, и весит Сколько вытесненный им свет. На тропе раздавленный месяц Кожурой намечает след. Ветер вьет из бабочек яблок Кукол осени, загодя. И на месяцы, как на грабли, Наступает, и ждет дождя. РАВАЛПИНДИ 1. Над Исламабадом — равновесье Нищеты, страданий на урду... И исламабадские предместья У пророка варятся во рту. Я стараюсь зацепиться взглядом За усохший красноватый грунт, На котором псы Исламабада Вытянулись вечером во фрунт. Я пытаюсь зацепиться ими, Чтобы зелень мусульманских трав Вытравила горечь той полыни, Что привез я в город на губах. 2. В Равалпинди глиняная почва. И грузовики, как табакерки, С деревянной вырезанной дверкой И блестящей частью кузовочной. В Равалпинди, кажется, совместно Правят ад и рай. И разделенной Улицей проходят, как невесты, Миллионы нищих и влюбленных. Здесь волочит высохшие ноги Мальчик по обочине раскисшей Хляби, улыбаясь по дороге Ящерице, хвостик обронившей. И когда закрывшиеся двери Разделяют на ночь мусульманство, Всем во сне оставлено — по вере — Времени, надежды и пространства. 3. Как мало надо без тебя — Печаль скворчихи в эвкалипте, Шалвар-камиз, пуштунский чай На молоке и черных листьях, Усекновение главы Цветка, горящего с ограды, — И мне понятна суть травы И речь урду. Как мало надо. 4. Подумай обо мне, побеспокойся! Я замерзаю по пути в Кашмир. Там солнце на платаны нижет кольца Три раза в год — мне зябок этот мир. Я замерзаю, впитывая ночью Печеный цвет горячей конопли. Подумай, как тепло твое непрочно, Ведь я в пределах жизни и земли. 5. Вентилятор — летучая мышь, Летящая в никуда. Эта ночь. Эта глушь. Эта тишь. Гималаев гряда. Я лежу в тишине. В темноте. На текстильной плите. Вентилятор гоняет сухой аромат Незнакомых цветов. А внизу человек. Автомат Из свинцовых плодов. Вентилятор поет в никуда. Пакистанский Гомер. Охраняют меня навсегда. И не ты, офицер. ДЛИТЕЛЬНОСТЬ Длительность живет в моем саду. Неочищенная просто длится, длится, длится. Я не помню на каком году Все на свете стало заграницей. Можно не вставать и не ложиться. Можно быть себе невмоготу. Но эфемериды и таблица Элементов выросли в саду. Ночь стоит. Растительность постится И не шелохнется на виду. Длительность ее, как небылицу, Шепчет червякам в моем саду. Страх людской, осознанный в страду, Мне дает отличную пшеницу. И, обмазав радугой тандур, Больше не рискую отравиться, Съев непропеченную беду. На щеколду дверь в моем саду Запирают суслики и птицы. И сознанье, словно на спирту Настоявшись, хочет сохраниться Первозданным в Центре Помпиду. Все, что может, пусть еще продлится! Время дует пусть в свою дуду, В старости начавшую крошиться. Все, что может, пусть еще продлится, Не впадая сразу в простоту. Все, что может, пусть еще продлится. За забором — взрывы и зарницы, И годов мелькающие спицы. Нам с тобой осталось помолиться За покой и длиться, длиться, длиться, Улыбаясь — яблони в цвету. . . . Не имеет смысла ничего, Кроме... это «кроме», как бельмо. Кроме — это молоко коровье Детям на ночь, кроме — ничего.