Опубликовано в журнале Арион, номер 1, 2004
ТАНЯ Пока февраль - то то, то это, А уж не вылепить обед, Глядишь, весна по всем приметам, Глядишь, и лето на дворе. Пчела прилипла к склону булки, Бежит в кудряшках сладкий бог, В песочнице забыв фигурки И с треском сломанный совок. Летит бабa', за ней всего лишь Испуг - расплакался малыш. Ты взгляд на нем не остановишь, И слух к нему не обратишь. ЧЕРНОВИК С приближением сумерек вдруг проступил рисунок на лесах - муравы, паутины, пастушьих сумок - золотой неуверенный трепет персидской вязи о наложницах, звездах, походах из грязи в князи. Утром в хмуром лесу заблестят письмена иные, наплывая на зелень, неровные буквы Имя исказят, не оставив в лесу ни лисы, ни зайца. - Золотые развалины в озере отразятся. Да и те расползутся со временем в назиданье мудрецам, и останутся галочки, препинанья знаки - детские хвостики на скороспелом снеге. Вечер не черканет, и следа не оставит Сергий. ПЕРВЫЕ АПОСТОЛЫ На мелководье видно, как песок из-под стопы взвивается и кружит, и оседает. Терпкий запах стружек, и сладкие - олифы и досок, и воска - завораживают. Лодка скользнула по волне и встала кротко. Как будто стороной прошла гроза, потом светает рано и бывало. Не помню слов, но то что Он сказал, когда мы весла подняли, запало. И я все думал, расправляя сеть, о Пришлеце. И думал поглазеть. Потом забыл. И ночью, взяв улов богатый, и не вспомнил бы, Иаков не помяни о Нем... Как будто знаком невидимым отмечен. От голов, склоняющихся в сумраке у края к волне, струились, чешуей играя, карасики и окуньки. Малек. Зачем Он к нам пришел? Что мы для Бога, коль вправду Он мессия? Как далек Он должен быть от нас, когда дорога моя и братьев в море, а не в храм. Заря росла и приближалась к нам. НА БЕРЕГУ Потянуло с обрыва теплом, и упало голубое перо на ладонь Иоанна. Савл на днище сидит перевернутой лодки, заглядевшись, как невод плетут одногодки. Загорелые шеи, подвижные руки, под ногами опилки и устриц скорлупки. Я подумал, вот мы собрались здесь под вечер. Среди нас доля добрых, достаточно желчных, большинство никаких, как повсюду, быть может. И молчун Назарянин. - Мы разные, Боже! Но когда его видишь сквозь веток сраженье, словно с неба глядишься в свое отраженье. Ощущал ли я что-то похожее в детстве, прикасаясь к тому, кому не отвертеться, - и в ответ мне вода родникового мрака улыбалась тревожно. Ты слышишь, Иаков? А Иаков под фартук залез с головою. Из-под снега в меже остро пахнет травою. Пальмы кровь проливают на утренней сече, тигром огнеполосым врывается вечер. Чья-то лодка гниет на прибрежной поляне. И мальчишки мехи из-под бражки гоняют, бросив невод в кустах. Слышны посвисты ветра. Мандарин закатился за блюдо шербета. СКАЗКА Пока морозный ветер белит холмы и тучек мнет бока, старуха козочку лелеет, вдыхает запах молока. Глазами белыми от соли глядится в инея стекло. Как много пережито боли. И, выдыхая молоко, она вдруг крестится поспешно. Коза закатывает глаз и блеет кротко, безутешно по клеверам... помилуй нас! Старик грызет сухую репу и печки щупает тепло, пока дым изб качает небо, а небо свеклой затекло. . . .
Черны подмостки по погоде. Хлеб черен, что слепец посеял. Стихает гул, мы не выходим, выходят склон и лес осенний. Береза в мураве бесцветной янтарным светом тонет, дышит под робкие аплодисменты, которые глухой не слышит. Волна листву к оврагу сносит, и клен в лощине догорает. И каждый год все та же осень, и каждый год она другая. Летит листва в почтовый ящик, мы разбираем почерк, имя. Мы слышим шум листвы, мы зрячи. И все же мы слепоглухие.. . .
За птичками черновика я повторяю - пыхтит девица, чуть жива, цигаркой Salem. Встал рыжий луч на пустыре, а в арку дома плывут из паутины ре- ставрационной фасады в пене рококо и в вязи литер. В канале белом высоко витает Питер. Его свободный, вольный дух гранитом скован. Не Невский плеск ласкает слух, плебейский говор. Не гул, не колокольный звон разносит эхо, базарный шум, словесный сор - потешки века. Я повторяю, щурясь на себя в водице. Луч рыжий, белая стена. Как пламя птица. ИГРА ВОДЫ Я подношу к глазам тимьян, дорогой сорванную зелень. Я слишком долго ждал тебя, как ждал порой на карусели заветной очереди, в такт печальному круженью, завязь, лист подвернувшиеся в прах кроша. Дыша. Переминаясь. Я становлюсь тобой, а ты, протуберанца тонкий волос смахнув, за жестом прячешь робость, как синий свет игра воды.. . .
Я облако всю зиму рисовал... Кружится снег, под снегом гнется ветка. В морозный день слоится синева, дыхание заметней человека. Я воздуху служу, за слоем слой даю дышать и облаку и небу. И неба строй, и облака косой раздрай то в ширь растут, то вьются в небыль. Мир на холсте, а на палитре Рим под варварами. Пестрые руины. Засохла роза смазанных белил, застыл без губ глоток ультрамарина. Как облако связать с землей, с быльем? Твержу вопрос. В окно гляжу напрасно. На ветку снег прилег, сложил окно. Мешаю охру. Растираю красный. Откуда взялся на холсте закат? Льняной стежок стал безысходной далью. Как будто Иоанн агнца заклал, и облако барашком умирает. СЕРГЕЕВСКОЕ Попал под ливень и продрог, забрел в сельмаг за постояльцем, где пробавляются чем бог пошлет охотники на зайцев. И вот сижу, погоду жду под липой с мокрою кукушкой, просроченный кефир цежу, жую филипповскую сушку. Журнал и плавки в рюкзаке, в траве очисткой дольки дыни желтеет лямка. Вот тебе и отдохнул на выходные. Трясется под дождем бугор, глухая липа чушь мне мелет, течет вдоль берега кагор, к реке рыбак бежит с похмелья. Бесчисленны тела дождя, и свойства их изведать сложно. Ресницы липкие дрожат, и небо падает в ладошку. А тело круглое одно - в утробе я, ствол липы, мира листва - торопится домой по упаковке от кефира.. . .
Туман ушел под траву, а трава вдруг встала, как узор калейдоскопа. Блестят стекляшки детского добра, играют кромкой радужного скола. На склоне слива признана давно, лиловый будда - куст у поворота. Вот занесла крапивница крыло над озером - и лес стоит багровый. Три всадника, замедлив бег, горят, лихие кони яблоки роняют. Забросившие в омут якоря два облачка немой рыбак гоняет. Налился синей кровью влажный глаз, всей пустотою выпуклого неба сквозь всполохи разглядывая нас. А мы молчим. Последний вечер лета. НОВОЕ ВРЕМЯ Вечор пожаловали гости. Сегодня я гостям не рад. Спит сад в оливковой коросте, и полыхает виноград. Кузнец играет. Днище лодки скребет рыбак, рубаху сняв. На синем склоне одногодки пускают змея в небеса. Заря. Как твой загар кусками, кустами сходит к морю день. Смолкают соловьи. - Пускай их! Пусть будет все как у людей. Тревожны признаки грядущих событий. Из лучей венец сплетается над садом. Пуще заходится в горах кузнец. Соседский склон признала осень, склон тонким золотом прошит. Осла к горам ведет Иосиф, Мария с девочкой спешит...